Историки Рима

XXXI. «У меня достаточно оснований не выступать перед вами, квириты, да только любовь к государству перевешивает их все — и влиятельность знати, и ваше равнодушие, и общее презрение к праву, и, главное, то, что нравственная чистота сопряжена скорее с опасностями, нежели с почетом. Не хотелось бы мне вспоминать, как вот уже пятнадцать лет[143]

служите вы посмешищем для гордыни немногих, как позорно погибли ваши защитники и как смерть их осталась неотмщенной, как сами вы погрязли в праздности и безволии настолько, что даже теперь, когда враги ваши связаны виною, не дерзаете подняться, даже теперь боитесь тех, кому сами должны бы внушать ужас! Все это так, и, однако же, я обязан оказать сопротивление могуществу знатных. Я непременно попытаюсь воспользоваться свободою, которую завещал мне мой отец, но будет ли попытка удачной или бесплодной, зависит от вас, квириты.

Я вовсе не зову вас бороться с несправедливостью вооруженной рукой, как часто поступали ваши предки. Нет нужды ни в насилии, ни в бегстве — следуя своим правилам, ваши противники неизбежно погибнут сами. После убийства Тиберия Гракха, которого они обвиняли в стремлении к царской власти, простой люд Рима изводили расследованиями; были убиты Гай Гракх и Марк Фульвий — и снова многие из вашего сословия сложили головы в темнице; и в обоих случаях предел вашим бедствиям положил не закон, а лишь произвол знати. Впрочем, пусть даже так — пусть возвращать народу его права означает готовить себе царский венец,[144]

пусть всякая месть, сопряженная с гражданским кровопролитием, считается оправданной. В прежние годы мы молча негодовали, глядя, как расхищается казна, как подати от царей и свободных народов стекаются в кошельки немногих знатных, как одни и те же люди владеют и высшею славою, и несметными богатствами. Однако же и всего этого, и полной своей безнаказанности им было мало — они предали врагам ваши законы, ваше величье, все сокровища, божеские и человеческие! И никому из них не стыдно, никто не жалеет о содеянном — напротив, горделиво красуются они перед вами, чванясь своими жречествами, консульствами, а кто и триумфами, так, словно бы это им в честь, не в наживу! Рабы, купленные за деньги, не желают переносить несправедливой власти господ, а вы, квириты, рожденные властвовать, согласны равнодушно терпеть рабство? А кто они, те, что правят государством? Опаснейшие злодеи, их руки в крови, их алчность ненасытна, они повинны во всех преступлениях и тем не менее полны высокомерия, для них во всем барыш — в верности, в славе, в страхе перед богами, во всем честном и бесчестном. Одни умертвили народных трибунов,[145]

другие вели противозаконные расследования, большинство громило вас и убивало — и все в безопасности: чем хуже кто бесчинствовал, тем надежнее он защищен. Собственный страх, который должно было породить преступление, они сумели внушить вам, воспользовавшись вашим малодушием, потому что всех их сплотила воедино общая страсть, общая ненависть, общие опасения. Такая сплоченность меж добрыми зовется дружбой, меж худыми — заговором. Если бы вы с тем же усердием пеклись о вашей свободе, с каким они рвутся к власти, конечно, государство не было бы в таком расстройстве, как ныне, и ваша благосклонность была бы отдана самым лучшим, а не самым наглым. Добиваясь своих прав и закладывая основы римского величия, ваши предки дважды вооружались и уходили на Авентин[146]

— почему же вы не напряжете всех сил на защиту той свободы, которую получили от них в наследие? И тем решительнее вдобавок, что потерять приобретенное — позорнее, нежели вообще ничего не приобрести.

«Что же ты предлагаешь?» — спросят меня. Наказать тех, кто предал отечество врагу, но только — не кулаком, не насилием (они-то этого заслуживают, но вам такие действия не подобают), а нарядив следствие, получивши признания самого Югурты. Если он вправду сдался на милость победителей, то беспрекословно покорится вашим приказам, а если оставит их без внимания, тогда уж вы безошибочно разберете, что это за мир, что за сдача, которая Югурте принесла полное прощение, немногим сильным — громадные богатства, а государству — ущерб и позор. А может быть, вы еще не сыты их господством, может быть, вам больше по душе давние времена, когда царства, провинции, законы, право, суд, война и мир, коротко сказать, все дела божественные и человеческие находились в руках немногих, а вы, римский народ, непобедимые, повелители всех племен и языков, довольствовались лишь тем, что были живы? Кто из вас, в самом деле, дерзал тогда роптать против рабства?