Но вот выплывает из памяти и такой давнишний эпизод: я был студентом уже пятого курса и усиленно готовился к экзаменам. В период оного затяжного штурма было не до тонкостей диеты, и случилось так, что в течение трех дней подряд я по частям одолевал весьма упитанную, жирную утку. И вот в пять утра я проснулся от совершенно невыносимых болей в животе. «Неотложку» вызвали через час, врач поставил некий диагноз и вызвал «скорую». Та действительно прибыла вскоре, но дальше началась фантасмагория: в какую бы больницу она ни приезжала, меня отказывались там брать и отсылали под благовидным предлогом в другую, а из той – в следующую, и так до четырех дня!.. Нигде не хотели портить свою статистику, ибо тот предварительный диагноз был поставлен со стопроцентной гарантией летального исхода!.. Это было 31 декабря, на улице стоял ядреный мороз, а я с «острым животом и шоковыми болями лежал, скрючившись, полунагой под легким одеяльцем в ледяном кузове машины, и время чувствовалось, будто вывернутое на дыбе…
На операционный стол я попал только в шесть вечера: в хирургическое отделение больницы совершенствования врачей на Васильевском острове. Когда меня вскрыли, оказалось, что было не острое воспаление поджелудочной железы (как записал врач из неотложки), а застойный спазм и непроходимость кишечника, осложненная бурно протекающим воспалением аппендикса. Оперировать в этой ситуации нужно было через час, а не через полсуток, и на этом свете я остался, очевидно, только в силу своей спортивной подготовки да мастерства хирургов-наставников, решительно осуществивших ревизию всего кишечника и подаривших мне в ночь на новый год жизнь и шов мало не в двадцать сантиметров длиной.
В этом «эпизоде» (который мог стать последним в жизни) в один общий узел связалось многое: малая квалификация одного врача, искусство и смелость других, а главное, – система, для которой решающим было не здоровье человека, а собственное благополучное статистическое реноме.
Да, немалая часть медиков вступает на свое святое поприще, побуждаемая к тому святыми, благородными идеалами служения человеку и человечеству, и нередко случается при этом, что у врача есть и талант, и совесть. Но увы, сколь часто не бывает ни того, ни другого, ибо наличие специфического дара медика не проверяется ни тестами на наличие альфа-ритма в энцефалограмме, ни на отборочных экзаменах наподобие тех, что должны держать будущие художники или математики. И текут в медицину серым потоком люди, для нее случайные, влекомые зачастую смутными побуждениями, а потому легко трансформируемые под себя косной системой. Да не подумают читатели, что я навалился сейчас лишь на отечественный институт отбора, подготовки и функционирования медиков: нет, это беда повсеместная! Мне своими глазами пришлось как-то читать циничное высказывание некоего заокеанского хирурга, что ему лично интересней сразу ампутировать клиенту за 12 тысяч долларов ногу, чем лечить ее занудными уколами по 600 долларов. В своей практике я встречался с совершенно бесполезными по сути своей операциями, выполненными мастерами ножа из разных стран. Повсеместно совершается отход от представления о выдающейся роли врача, о его редком таланте, о его нравственных качествах, которые были определяющими в древние и даже еще не в очень древние, по масштабам человечества, времена. Все резко изменилось к худшему в XX веке, когда ради количественного увеличения числа врачей на поток была поставлена подготовка тех, кто должен был отбираться и готовиться только «штучно». И вот результаты… Каждый больной – индивидуален, каждый случай – отдельное явление, зависящее не только от конституции человека, но и от его внутреннего мира, от его окружения, от мира его пребывания. Но о каком индивидуальном подходе может идти речь в таких-то вот случаях?
«I февраля в больнице No 26 умерла моя жена. Прожили мы с ней долгую, нелегкую жизнь…
Беда моя, конечно, не знает границ, но мне еще горше вот от чего: поступила моя жена в больницу с переломом шейки бедра, 10 дней пролежала недвижимой (половину из них – в коридоре на топчане), а умерла от сердечного приступа, потому что никто не подал лекарства.
Когда приступ случился, соседка по палате, единственная ходячая больная, побежала звать медсестру на помощь и дежурного врача. Медсестра сказала, что врача нет, закрыла дверь в палату и больше не появлялась.
Жена умирала 2 часа 40 минут. Ветеран войны и труда А.И. Соловьев».
Еще письмо: