Исцеляющая

Эйва подняла на него испуганные, заплаканные глаза. Ее губы дрожали, она начала озираться, будто пытаясь сообразить, как же это все случилось. Казалось, мир нарушил какое-то торжественное обещание, которому она прежде верила. А теперь вокруг себя видела только бетон и сталь. Тяжелые, режущие обломки, готовые в любую минуту обрушиться.

– Ты двигаться можешь? – спросил Мейкон.

Она опять пошевелилась. Сначала медленно и неуверенно подняла руку, затем осторожно приподнялась сама. Ноги были под бетонными обломками, но, повозившись немного, девочка сумела высвободиться.

– Ты только не дергайся там, – предостерег отец.

Он говорил сквозь небольшую узкую щель, куда можно было просунуть руку по плечо, но и только. Чтобы расчистить завал и добраться до детей, требовались время и помощь. Мейкон обернулся к толпе.

– Здесь дети! – закричал он.

Окончательно вытащив ноги, Эйва увидела Уоша. Тот лежал без сознания, полузасыпанный щебнем.

– Уош! – окликнула она, но мальчик не отозвался; похоже, он не дышал. – Уош! – позвала она снова.

Его лицо было в пыли, на лбу наливалась шишка. Уош был бледным от природы, за что Эйва частенько поддразнивала друга, но теперь бледность была какой-то иной. Он словно бы выцвел, как старая фотография, слишком долго висевшая на свету. А потом она увидела стальной стержень, торчавший у него в боку, и сочащуюся из раны кровь.

– Уош! – во весь голос завопила Эйва и поползла к нему.

– Эйва, не шевелись! – закричал в свою очередь Мейкон, безуспешно стараясь протиснуться в щель. – Дочка, успокойся, тут все того и гляди обвалится.

Но Эйва его не слышала. Не сводя глаз с Уоша, она продолжала пробираться к мальчику. Подползла вплотную и прошептала его имя. Он молчал. Эйва дотронулась до его лица, в надежде ощутить признаки жизни, и склонилась ближе, пытаясь уловить дыхание. Однако понять что-либо было сложно. Она сама была в ушибах, ссадинах и очень испугана. Каждый ее нерв дрожал, словно струна, и разобрать, дышал Уош или не дышал, никак не получалось.

– Он жив? – спросил Мейкон.

– Я не знаю, – жалобно ответила Эйва. – Но он ранен.

Она потрогала его шею, чтобы нащупать пульс. Однако пальцы так дрожали, что девочка ничего не чувствовала, кроме этой дрожи да гулких ударов собственного сердца.

– Как именно? – поинтересовался Мейкон.

Тут наконец прибыли пожарные. Они с добровольными помощниками начали осматривать завал, прикидывая, как лучше его разобрать и вызволить детей.

Эйва слышала голос отца, отдававшего приказы, и ответы людей. Звучали слова «доски», «стальные стержни», «домкраты», «кран»… Вскоре все это слилось в отдаленный бубнеж. Для Эйвы во всем мире сейчас существовали только рана в боку Уоша и его кровь в пыли.

– Я попытаюсь что-нибудь сделать! – крикнула она, обнимая мальчика за плечи.

– Нет! – закричал Мейкон. – Не дергай его, вообще ничего там не трогай!

Но было уже поздно. Едва она потянула тело, как обломки, придавившие Уоша, разом ухнули куда-то вниз. Железный штырь выскользнул из раны, и кровь хлынула струей.

Мейкон принялся звать на помощь, Эйва зарыдала.

– Прости меня, прости, – снова и снова повторяла она, в ужасе заламывая руки, не зная, за что схватиться, словно разрывалась между желанием помочь и страхом навредить.

– Эйва! Эйва! – продолжал звать Мейкон.

Наконец дочь услышала его.

– Прости, – сказала она.

– Не думай об этом. Просто прижми ладони к ране. Прижми посильнее и постарайся остановить кровь. Просто жми, и все.

Зная, что это бесполезно, шериф опять попытался протиснуться в узкую щель. Без результата.

– Дочка, слышишь меня? Прижми ладошки к его боку и надави, – сказал он.

Эйва словно во сне прижала руки к боку Уоша. Почувствовала пульсацию крови, текущей сквозь пальцы. Тогда она зажмурилась и заплакала. Оставалось лишь надеяться и молиться. В конце концов, Эйве было всего тринадцать. Она не вполне представляла, что такое Бог. И даже не была уверена, что верит в него, но все равно молилась. Сейчас она была готова поверить в кого угодно. Все на свете отдала бы, лишь бы ее лучший друг остался жив.

И тут она почувствовала холод. Руки онемели от плеча до кончиков пальцев, их начало покалывать. Голос отца затерялся где-то вдали. Все звуки отступали, исчезая во тьме, сгущавшейся под закрытыми веками, тьме, сделавшейся такой плотной, как никогда в жизни.

Блуждая в этом мраке, Эйва продолжала звать Уоша. Он стоял там, в самом центре темноты, его бледная кожа едва заметно светилась. Он был покрыт синяками, на лбу – порез, одежда перепачкана цементной пылью, рубашка на правом боку разорвана, из раны текла кровь. Но, похоже, Уош не обращал на это внимание. С ничего не выражавшим лицом он смотрел на Эйву.

– Все в порядке, – произнес он голосом, чем-то напомнившим голос ее матери, умершей пять лет назад. – Все будет в порядке.

И он улыбнулся. Россыпь мелких веснушек на его лице походила на корицу, просыпанную по скатерти. Он рассмеялся – опять голосом матери Эйвы.