Итоги № 23 (2013)

— Он меня принимал в своей резиденции в 1992-м, было телевидение. Думаю, в это время ему важно было продемонстрировать поддержку русских. Хочешь не хочешь, он был вождем своего народа в самый тяжелый период его истории. Конечно, он был коммуняка — абсолютно из того же теста, что и наши серокостюмные коммунистические вожди. И у него были принципы. Например, он никогда не опускался до терроризма, хотя в его окружении были люди, склонные такое советовать. Мол, у нас такая огромная сербская диаспора за рубежом, что мы могли бы устроить в том же Берлине или Париже изрядные неприятности. Но он никогда не соглашался. Он был умеренный, что бы там языками ни трепали. Он, например, добровольно ушел из Словении — вывел армию и приказал не сопротивляться.

— Зато в Хорватии оттянулся.

— Хорватию вооружил Запад. Была откровенная помощь с территории Австрии, Венгрии. В бывших советских городках Венгрии тренировали хорватских добровольцев.

Одно дело, что писали и говорили в Европе, другое — что было на самом деле. А на самом деле когда Германия благодаря Горбачеву воссоединилась в 1990-м, то она стала всячески и планомерно втягивать в сферу своего влияния бывшие австро-венгерские территории, которые считала своими. Накачивала их оружием. Первые кровавые события на территории Югославии, это Борово-Село, были в мае 1991 года — менее чем через год после воссоединения Германии. Американцы, кстати, долгое время не ввязывались в эту историю.

Сербия не была агрессивным государством. Это была чисто балканская история: там люди живут врассыпную, по принципу лоскутного одеяла, и сербы имели такие же права на существование на тех землях, которые они пытались удержать. Скажем, в Хорватии у них стоят старые православные монастыри, им по 600 лет, у них там похоронено много поколений. Чего ради они должны были уходить?

Я считаю свою позицию в этом вопросе достойной. Меня никогда не смущало то, что большинство — и в журналистских кругах той же Франции, и в общественном мнении Запада в целом — было против меня. И сегодня меня это тоже не смущает. Я продолжаю говорить: я — друг моих друзей, которые сидят в Гаагской тюрьме. Считаю, что Гаагская тюрьма отвратительна, что Гаагский трибунал не имеет никакого юридического права, потому что он предубежден против сербов, объявляет их военными преступниками. Почему никто не судит Буша-младшего и старшего за вторжение в Ирак, за уничтожение многих стран?

История меня оправдает. Будут говорить: вот человек, не побоявшийся воевать со всем этим один. А я сначала был один — единомышленники позже появились.

— Но у грузин тоже были свои могилы и особняки в Абхазии, а вы были, с пером и ружьем, на стороне абхазов.

— В Абхазии я коротко, но был в 1992 году и успел понять, что там происходило. Была жуткая резня. Виновны, конечно, были обе стороны, хотя непосредственно агрессорами являлись грузины, вторгшиеся на абхазскую территорию на танках, автомобилях. Я увидел, какая была жуткая вражда между двумя народами, и понял, что они жить вместе после этой крови уже не будут. Точка. Разве что через века.

Абхазы никогда не были грузинами, хотя грузины там жили. Абхазию и Южную Осетию подарила Грузии советская власть — так же, как Крым Украине подарила. Конечно, я могу понять грузин, но эти народы не хотят жить с ними. Я был на этой войне, я это видел. Кстати, там я впервые увидел отряд Шамиля Басаева. Чеченцы стояли на дороге на Нижние Эшеры — все маленькие, в черных комбинезонах, но бойцы отличные были. Я несколько раз ездил в их расположение.

Я не работал для какой-то определенной газеты. Уже потом, когда привозил материал, пытался продать свои статьи. Во Франции я печатал первые репортажи в журнале «Революсьон», интеллектуальном органе компартии. Когда они отказались, стал давать репортажи в правые газеты. Я всегда смотрел на подобные вещи легко и свободно: считал, что я ответственен за свой материал, с первой буквы и до последней, а не за репутацию газеты.

— Как в России оказались?

— Меня стали раздражать всякие глупости, которые пороли тогдашние российские корифеи. Офтальмолог Федоров нес всякую пургу, Явлинский предлагал за пятьсот дней перестроить промышленность страны. Я все это читал, ужасался, думал: куда они катятся! Я же прочел во Франции много умных книг и знал, что перевод одного лишь военного завода в Западной Германии на мирные рельсы длился десять лет, и это стоило огромных денег.

Втянулся я во все это вначале как журналист. Начал писать для газеты «Известия», издававшейся тогда чуть ли не одиннадцатимиллионным тиражом, посылал статьи по почте. Практически мгновенно стал очень известен. Когда в 1992 году оказался в Сибири, то меня на улицах узнавали. Но с приходом в главные редакторы «Известий» либерала Голембиовского меня перестали там печатать, и я стал публиковаться в «Советской России».