Итоги № 26 (2013)

— Ну и как вам работалось в таких условиях?

— Непросто, конечно. В течение 2004 года почти все оставшиеся на свободе руководители «ЮКОСа» уехали из России, и мне волей-неволей пришлось стать спикером, выступать от имени компании. Здорово помогала Светлана Бахмина, которая тогда была замначальника юридического управления. Но потом и ее арестовали. Каждые полтора-два месяца я мотался в Лондон, чтобы скоординировать свои действия с менеджментом. А один раз, уже после того как Ходорковского отправили в Краснокаменск, меня попросили приехать в Израиль, на встречу с Невзлиным и Брудно, к которым к тому времени перешло фактическое руководство группой «Менатеп».

— О чем беседовали?

— Я просто рассказал им о том, какая складывается ситуация. Самый общий был разговор, без какого-либо энтузиазма с их стороны. Никаких идей они мне не высказывали.

— Ситуация, похоже, была уже безнадежной?

— Поводов для оптимизма действительно было мало. Кстати, на меня дважды выходили представители иностранного бизнеса — с предложением провести переговоры о возможной покупке остатков «ЮКОСа». Первый раз это был немецкий Deutsche Bank, второй — одна крупная индийская компания. Намерения у инвесторов были очень серьезными. Но, поскольку наблюдательный совет не уполномочен вести такие переговоры, я рекомендовал им обратиться к владельцам и менеджменту. Было ли у этого зондажа какое-либо продолжение, мне неизвестно. На мой взгляд, на тот момент подобная сделка уже не могла состояться. Ситуация полностью контролировалась российской властью, которая явно не была заинтересована в таком развитии событий. Так вот, в общем, и работали. 2004, 2005, 2006 годы... А в 2007-м все закончилось.

— Банкротство «ЮКОСа» было неизбежным?

— Как говорят у нас в деревне, против лома нет приема. Поводом для начала конкурсного производства стала задолженность «ЮКОСа» перед консорциумом из 14 иностранных банков. Из миллиардного кредита, взятого в 2003 году, оставалось погасить меньше половины, 450 с хвостиком миллионов долларов. Но когда нам запретили любые платежи, кроме относившихся к производственной деятельности, «ЮКОС», естественно, вынужден был прекратить выплаты по кредиту. Мы сказали банкам, что погасим долг со всеми штрафными процентами сразу после того, как продадим принадлежавший «ЮКОСу» пакет акций Мажейкяйского нефтеперерабатывающего завода.

Стоил этот актив примерно 2,5 миллиарда долларов. Им мы могли распоряжаться свободно, поскольку он находился за пределами российской юрисдикции. Банки сначала вроде бы пошли навстречу, а потом втихую продали долговое требование «Роснефти». Уверен, что дело не обошлось без наших властей. Ведь у большинства из этих банков есть представительства в Москве. На них, судя по всему, надавили, объяснив, что от их позиции по этому вопросу зависят перспективы их бизнеса в России.

Точно так же додавили «прайсов»: PricewaterhouseCoopers отозвала в конце концов свои аудиторские заключения по отчетности «ЮКОСа». Дело якобы было в недостоверной информации, предоставленной клиентом. Но, насколько мне известно, им грозили не продлить лицензию на деятельность в России. Кстати, накануне того дня, когда они выпустили это свое заявление, один из партнеров московского подразделения компании приезжал вечером ко мне на дачу извиняться. Мол, очень сожалеем, но вынуждены пойти на этот шаг, потому что хотим остаться в России.

— Ну а вы сами ощущали какое-либо давление?

— Как-то в одном из интервью, которые я давал в то время, я в шутку сказал, что на меня никто не давит, кроме жены. Но в принципе так оно и было. Дело, конечно, не в том, что я обладал каким-то иммунитетом. Просто от наблюдательного совета тогда уже мало что зависело. Да и придраться ко мне было сложно: я ведь пришел в «ЮКОС» уже после того, как были совершены «преступления», в которых обвиняли руководителей компании. Пожалуй, единственный случай давления был после моего выступления на «Эхе Москвы». Я тогда сказал, что хочу купить несколько акций «Роснефти» с единственной целью — чтобы как миноритарному акционеру ходить на собрания и говорить: «Украли, сволочи». Я выразился, правда, более сильно.

— Помню, помню. Эту вашу фразу можно уже, наверное, назвать исторической...