Итоги № 31 (2012)

— Будем честны: мировая экономика пока не сталкивалась с подобным испытанием. Кризисы региональных валют, конечно, случались — все валютные союзы рано или поздно разваливались, — но они касались периферийных денежных систем, а не второй по значимости мировой денежной единицы. Очевидно одно: не будет ни одной страны, которой не придется приспосабливаться к новой ситуации. Жить по-старому не получится ни у кого. Но как долго продлится агония и какой будет жизнь после смерти, предсказать невозможно.

— Уточню: жизнь после смерти евро?

— Скажем так: после смерти еврозоны в ее нынешнем виде. Даже частичный распад будет означать кризис доверия не только к евро, но и к европейскому финансовому рынку.

— Вернемся в Россию. Вы критикуете действия властей в политической сфере. Их экономическая политика более рациональна?

— О рациональности говорить не приходится, поскольку главным и, пожалуй, единственным приоритетом для власти является вопрос политического выживания. Поэтому, с одной стороны, они очень боятся спровоцировать массовое недовольство. По этой причине, например, под запретом находится тема повышения пенсионного возраста. А с другой стороны — сами не склонны задумываться об отдаленном будущем. Все долгосрочные цели отходят на второй план.

Растущие политические риски толкают власть к проведению все более популистски ориентированной политики. Это мы видим, например, по тому приоритету, который отдается повышению зарплат в бюджетной сфере. Их рост не сопровождается реструктуризацией бюджетных учреждений, повышением эффективности, качества госуслуг. Точно так же три года назад были резко повышены пенсии, что поставило пенсионную систему на грань банкротства. Горизонт экономической политики — это узкий коридор текущих мер, которые можно предпринять в условиях жесткой нехватки средств и угрозы экономического кризиса. С тем чтобы, не дай бог, не вызвать дополнительного раздражения помимо того, что уже накопилось.

— Но четыре года назад власти действовали примерно таким же образом, и тогда все обошлось. Может быть, обойдется и на этот раз?

— Четыре года назад страна вошла в кризис на пике рейтингов поддержки Путина и Медведева. Запас экономической прочности тоже был как минимум вдвое большим. Финансовые резервы превышали 15 процентов ВВП. Большой бюджетный профицит позволял повышать расходы, невзирая на сокращение доходной части. Все это сделало возможной одну из самых дорогостоящих по мировым меркам антикризисных программ. Сейчас резервы составляют около шести процентов ВВП, а бюджет даже при 100 долларах за баррель не удается свести без дефицита. Если же нефтяные цены упадут до 70 долларов, как это случилось четыре года назад, дефицит достигнет 4—5 процентов. В этой ситуации власти уже не смогут позволить себе разбрасывать деньги направо и налево. Напротив, придется ломать голову над тем, как и на чем сэкономить. В общем, как с политической, так и с экономической точки зрения мы очень далеки от того благостного состояния, которое наблюдали накануне первой волны кризиса. Неудивительно, что власти ведут себя сегодня так нервно. Если бы я оказался на их месте, тоже чувствовал бы себя не очень уверенно.

— Что касается политической ситуации, то она действительно менее стабильна, чем четыре года назад. Но куда более спокойна, чем в минувшем декабре: политическое контрнаступление власти оказалось достаточно успешным. Не согласны?