Итоги № 31 (2012)

Результат — пустые залы. Да и сама биеннале на фоне нашпигованных произведениями выставок, к которым привык наш зритель, покажется пустынной. Инсталляции, объекты, фотографии — обязательный набор жанров современного искусства. Скука и полное отсутствие драйва. Произведения вялые, как будто выставляется не молодежь, а старцы. Невозможно определить происхождение работ. Авторы из Турции, Аргентины и Словакии говорят на абсолютно одинаковом языке — языке академизма современного искусства, который преподается более или менее одинаково во всех странах, кроме России.

Катрин Беккер и Елена Селина работают с ориентацией на международный контекст. В этом смысле выставку можно рассматривать как оппонирование Берлинскому биеннале, на котором была показана принципиально другая картина молодого поколения и выставлено полное эмоций политическое искусство (весь первый этаж выставки был отдан под лагерь Occupy). В Москве же молодое поколение предстает вполне индифферентными художниками, которые делают отчужденные формальные вещи, порой чисто декоративные. И хотя технически их уровень высок, невозможно отделаться от ощущения, что перед нами отчет выпускников какой-нибудь школы современного искусства — это работы аккуратистов, сделанные на твердые четыре балла, чистые, но без сколько-нибудь значимых прорывов. Поэтому человек, знакомый с московской художественной ситуацией, озирается с изумлением. Куда делось настоящее молодежное искусство, приперченное Sex, Drugs, и Rock'n'Roll, которым всегда славилась Москва?

Ушло на «Фабрику»! Есть такое место в Москве: старая фабрика по производству картонной тары, цеха которой некоторое время назад стали центром молодежного самостийного искусства — без контроля куратора и институционных инспекций. Там в рамках биеннале проходят самые яркие выставки «Бестиарий» и «Варвары». Первая напоминает кунсткамеру. Выставлены как бы объекты каких-то тайных культов и археологические находки: останки странных существ, похожих на мамонта, огромный ошейник будто бы Голема. Экспозицию венчает хрустальный гробик в духе саркофага Ленина, в котором уложена тушка двуглавой выдры. Это набор объектов не только эстетического, но и этнографического и антропологического характера, что характерно для традиции московского концептуализма, где произведение зависало на границе разных дисциплин. Сами интерьеры и остатки оборудования с фабрики органично вошли в экспозицию. Для художников они ценны как проявление современной эстетики. Полуразрушенная фабрика становится метафорой нашего существования. И именно сюда сбежали художники от институций и благонамеренных кураторов, как сбегают с уроков славные прогульщики.

Контраст этих выставок подтверждает общее правило для России — искусство нещадно выхолащивается, лишь только соприкасается с госструктурами. И хотя добраться на «Фабрику» сложнее, начинать осмотр биеннале следует именно с нее.

Их нравы / Искусство и культура / Художественный дневник / Кино

Их нравы

/ Искусство и культура

/ Художественный дневник

/ Кино

В прокате «Темная лошадка» Тодда Солондза

 

Автор фильма Тодд Солондз в общем-то тоже темная лошадка, способная иногда обставить фаворитов, как это случилось с его самым успешным фильмом «Счастье», ставшим визитной карточкой режиссера. Он признанный мастер так называемого независимого кино, работающий с драматургическим материалом, которым никогда не вдохновятся большие студии. Но и публика у него специфическая. Солондз снимает кино о неврозах и комплексах американцев, как и Вуди Аллен, но в герои выводит не среднестатистических чудаков, а реально людей, обделенных всем — удачей, умом и т. п. Его первый фильм назывался «Страх, тревога и депрессия». И дальнейшие названия («Добро пожаловать в кукольный дом», «Счастье», «Сказочник») прикрывали то же самое. Герои Солондза будто встали в очередь за счастьем, когда уже перед закрытием магазина продавец кричит кассиру: «Больше не пробивать!»

Вес героя «Темной лошадки» Эйба (Джордан Гелбер) перевалил за сто кило, ему за тридцать, а его IQ куда ниже, чем возраст. Вопреки американским стандартам он живет с папой (Кристофер Уокен) и мамой (Миа Фэрроу) в своей старой детской комнате, обклеенной плакатами с героями комиксов. Про таких у нас говорят: в семье не без урода. Впрочем, Солондз скорее считает норму аномалией. Фэрроу и Уокен играют на грани клоунады. Они неузнаваемы, изуродованы париками и похожи не на себя, а на пародии какого-нибудь Галкина. Даже младший брат (Джастин Барта), которого Эйбу ставят в пример — успешный доктор, самостоятельный человек, — все равно с какой-то червоточиной.