Итоги № 37 (2012)

— Да нет, на первом этапе все было нормально. А вот потом, когда встал вопрос о том, в каком направлении развивать страну, борьба обострилась. Ведь меня не просто уволили, я десять лет был невыездным. И управление кадров президента несколько лет очень жестко следило за тем, чтобы меня случайно не взяли куда-нибудь на работу. При этом я руководство администрации в глаза не видел. Да и с Ельциным у меня был эпистолярный роман. Нам приходилось писать ему по несколько служебных записок в день.

— Такой бумагопоток? Теперь понятно, что стоит за фразой «президент работает с документами».

— При Ельцине была система, когда все проекты правительственных решений в обязательном порядке проходили через согласование у президента. Вот мы и писали с утра до вечера. Представляете, что такое формат записки президенту? Это от силы полторы страницы большими буквами, при этом самое длинное предложение не должно превышать шести слов. Считалось, больше Ельцин не усвоит.

Впрочем, иногда мы немножко хулиганили. Был как-то один спор, который никак не упаковывался в полторы страницы, а главное — оба участника имели «доступ к телу», и по этой причине нужно было давать Ельцину реальные аргументы на все возможные возражения сторон. Ну я и написал восемнадцать страниц весьма злобного, энергичного текста. Дня через три звонит мне Лившиц и говорит: «Зайди!» Я зашел, он мне показывает эту записку, вдоль и поперек испещренную пометками, а на первой странице характерным президентским почерком написано: «Большое спасибо, Александр Яковлевич, почаще присылайте мне такие интересные документы!»

— Вряд ли Ельцин серьезно разбирался в экономике. Вы, кстати, по образованию тоже не экономист, а статистик.

— Зато статистика труднее обмануть. Когда мы пришли в администрацию, первым заданием было описать реальное состояние дел в экономике — чтобы можно было понять, что и как реально делает правительство. И вот октябре 1997 года направили Ельцину доклад, где мы показали, что если продолжать нынешнюю финансово-экономическую политику, то под конец лета или в начале осени 1998 года случится дефолт. Кстати, именно из этого доклада потом выросла теория кризиса — поскольку мы поняли, что и в мировой экономике действуют те же самые механизмы, только медленнее.

Конечно же, нам никто не захотел верить. Только в Центробанке испугались и тут же придумали деноминацию — типа никакой девальвации, пока не будет деноминации. А после Нового года, когда спохватились, было уже поздно… Мы же настаивали на том, что рубль надо сразу же девальвировать раза в четыре, тогда наступит экономический подъем без всякого негатива. Впрочем, подъем после дефолта все же был, но только с массовыми банкротствами и другими похожими прелестями.

— С крупным бизнесом не пытались работать?

— В каком смысле? В период работы в администрации?.. Был у меня такой случай где-то в марте 1998 года. Сижу у себя в кабинете, звонит телефон. Снимаю трубку и слышу: «Если ты обанкротишь мой банк, я тебя убью!» Я страшно удивился и некоторое время размышлял, что же тут можно ответить. Ну и сказал: «Палыч! Ты знаешь, что твой банк банкрот, и я знаю, что он банкрот. И ты знаешь, что я это знаю, и я знаю, что ты знаешь! Так чего ты выпендриваешься?» И тогда в трубке раздается уже с совсем другими интонациями: «И что мне теперь делать?» «Копать берлогу, в Вене или в Лондоне», — отвечаю. И он, похоже, прислушался. Но это скорее курьезный эпизод.

В настоящее время я являюсь президентом компании экспертного консультирования «НЕОКОН», и нам приходится много кому давать полезные советы. Это точно не олигархи, их просто не может быть среди наших клиентов. Но раскрыть имена все равно не могу, потому что и в нашем деле существует тайна исповеди.

— Вы с коллегами разработали теорию современного экономического кризиса. Почему не либеральных экономистов, а именно вас заинтересовала эта проблема?