Итоги № 5 (2012)

«Иа! Иа! Деньги не пахнут…» — это мало точно спеть, это надо сыграть. И Валерий Микицкий достигает своей цели играючи, с поистине эллинистическим эпикурейством. Юноша, превращенный в осла, переживший немало мучений и в итоге познавший истину, — не такая уж простая партия. К финалу эпикуреец должен превратиться в стоика — вот самая главная метаморфоза. Она удалась. Немало для этого постарался и автор цикла, лично стоявший за дирижерским пультом.

Завершение концерта было достойно его начала: тончайший Карл Филипп Эммануэль Бах (Концерт для гобоя с оркестром) и Моцарт (Концерт № 9), исполненный — позволим себе рискованную тавтологию — с «моцартианской легкостью» фаворитом столичной публики, английским пианистом Фредериком Кемпфом.

Остается пожелать оркестру Алексея Уткина столь же удачного продолжения сезона.

Евгений Белжеларский

 

Не заржавеет / Искусство и культура / Художественный дневник / Театр

 

Когда взбунтовавшиеся актеры Театра Маяковского призвали на царствование Миндаугаса Карбаускиса, он, великий немой, всегда избегавший интервьюеров, признался, что принял приглашение, чтобы... повзрослеть. И для самого себя понять, может ли он отвечать не только за свою судьбу. Надо заметить, молодой худрук сразу повел себя по-взрослому, хотя никогда ничем и никем не руководил. Революций типа немедленной санации труппы не устраивал. Войдя в курс дела без закулисных интриг, открыто выступил против навязанного ему директора. И его (ее) убрали. Но главное, можно сказать, мудро, и тактически и стратегически, выбрал пьесу для первой постановки. В «Талантах и поклонниках» Островского режиссер смог занять актеров разных поколений, ведь обеим сторонам надо было пройти проверку на совместимость. Причем не только эстетическую. Сверить взгляды на жизненные ценности. Спектакль получился глубоко лиричным и в некотором смысле исповедальным. Потому что устроенный на сцене театр в театре отчаянно конкретен. Это театр в Театре Маяковского.

Огромный мощный бункер возведен Сергеем Бархиным из ржавого железа. Богатство возможностей этого материала художник осознал давно. Уже двадцать лет назад он выстроил для спектакля Генриетты Яновской «Иванов и другие» дивной красоты проржавевший сад, переливавшийся в лучах света оттенками золота. Посаженный, казалось бы, на века, он держался из последних сил. Так и здешние непробиваемые монументальные стены подверглись беспощадной коррозии времени. Упираясь в них взглядом, думаешь о хрупкости силы и силе хрупкости. Если перенести эту метафору на персонажей, то и получится групповой портрет всех без исключения действующих лиц.

Давно не приходилось видеть таких полнокровных людей на сцене. Тон задает Светлана Немоляева в роли Домны Пантелеевны, по ее безыскусной, да-да, безыскусной домашней интонации словно оркестр настраивается. Но сколько в этой интонации обертонов — от усталой печали до вдруг прорывающегося молодого озорства. Ей вторит могучий Мартын Нароков Ефима Байковского — театральный романтик, воплощенная деликатность, теперь так не носят. Теперь носят, как уездный олигарх Дулебов Игоря Косталевского. То ли оттого, что Островского обычно играют жирнее, с появлением каждого следующего персонажа на ум приходят их чеховские собратья. За несостоявшимся скромником Нароковым угадывается Сорин, в Великатове, каким его представляет Михаил Филиппов, проглядывают черты Лопахина, а принципиальный Мелузов Даниила Спиваковского — гремучая смесь Пети Трофимова с доктором Львовым.

Незамысловатый сюжет пьесы вертится вокруг молодой актрисы Негиной (ее играет приглашенная из МХТ Ирина Пегова), которой предстоит сделать выбор между служением святому искусству, став содержанкой, и незапятнанной биографией. О любви речь не идет: принципиального учителя эта Негина всего лишь уважает. «Честные выборы» — лозунг дня. И спектакль, отнюдь не лозунговый, эту самую честность пробует на зуб. Карбаускис уже разбирался с ней в «Рассказе о счастливой Москве», где у героини Пеговой даже фамилия была Честнова. Режиссер и впрямь повзрослел. Нет, он не стал певцом компромиссов, но смотрит сегодня на жизнь шире и трагизм ее ощущает не по-книжному. А сквозь множество судеб. Совсем другой ракурс.

Чуть не забыла: в центре сцены черный круг — театральный, поворотный. Он вращается усилием каждого персонажа. И сделан из какого-то другого материала, так что не может заржаветь.

Мария Седых

 

Жил да был один король / Искусство и культура / Художественный дневник / Кино