Итоги № 5 (2013)

В начале 1990-х именно в этой академии выпестовался талант Ольги Тобрелутс. Для нее игровая утопия Новикова была не театриком абсурда, а подлинной реальностью, которую юная красавица-художница приняла за чистую монету. Она страстно поверила в тезис о цикличном возвращении классики, о ренессансе античности как высшей форме искусства любой эпохи. В итоге и на полном серьезе Тобрелутс изобрела классицизирующий вариант поп-арта, в котором по поп-артовским схемам совмещения высокого модернизма с низовой коммерческой рекламой принялась скрещивать Рафаэля (и все наследие европейской классики) с миром современной поп-культуры, то есть с лицами знаменитых хоккеистов, актеров, топ-моделей и телеведущих. В совершенстве владея технологиями цифровой обработки изображений (художница училась компьютерной графике в Берлине), Тобрелутс многое добавила к технологии традиционно буржуазного травестирования героя под принца или патриция, приема, хорошо знакомого российским зрителям по портретам Шилова. Но если Шилов порой изображал своих героев в дурно перерисованном антураже Кипренского с намерением придать герою значительности и величия, то у Тобрелутс мы видим ироническое сочетание культовых образов, присущее духовной жизни современной цивилизации и проявляющееся на уровне ментальности почти каждого образованного члена общества. Посещение музея не исключает ни хождения в церковь, ни просмотра таблоидов и сериалов. Поэтому Аполлоны и Венеры Ольги Тобрелутс одеты в шмотки модных брендов, а лицами напоминают Ди Каприо и Кейт Мосс. То же можно сказать про образы Богородицы. Точно следуя рецептам мастеров Высокого Ренессанса, Ольга Тобрелутс и к ним прикладывает одежды «Бенеттона» и придает черты современных модниц. А лицо и тело Геракла, похищающего яблоки из сада Гесперид, принадлежат чемпиону мира 90-х по бодибилдингу. Компьютерный фотоколлаж был попыткой отойти от советского реалистического стиля в сторону новых языковых форм нарождающегося в России нового общества. Это Тобрелутс удалось, новые русские действительно уже научились ценить фотоискусство не менее чем живопись. Но вот что они не сумели принять и полюбить, так это иронию. Ведь смеяться над собой могут лишь по-настоящему независимые люди. Поэто

му очень забавные ранние работы, такие как «Манифест неоакадемизма», где Новиков с друзьями преподносят себя Пушкиными и Гоголями и по-хармсовски дурачатся, выглядят сейчас натянуто и смешно. И, несомненно, требуют пояснения, что 20 лет назад наше будущее представлялось нам веселой и беззаботной игрой в классики. А сегодня оно смотрится скорее бегством в историю.

Открыто на учет / Искусство и культура / Художественный дневник / Театр

Открыто на учет

/  Искусство и культура/ Художественный дневник

/ Театр

В МТЮЗе поставили «Четвероногую ворону» по Даниилу Хармсу

Cпектакль «Четвероногая ворона», поставленный Павлом Артемьевым, застает тебя врасплох. Придя в театр на Хармса, готовишься к интеллектуальной игре, разгадыванию месседжа от очередного черного квадрата. И первый же простодушный обмен репликами заставляет расслабиться и открыться навстречу артистам. Так как ждешь чего угодно, но не узнавания в самом что ни на есть прямом, а не метафорическом или символическом смысле. На лавочке перед каменным зданием сидит человек в тюбетейке и лузгает, заметьте, тыквенные семечки. Появляется кокетливая девушка, размахивающая авоськой. Ее взгляд, брошенный на дверь, грубо, варварски врезанную в каменную стену, упирается в криво висящую на гвозде табличку «Учет». На невинный вопрос «Давно сидите?» зрительный зал откликается смехом, потому что Киргиз долго смотрит на свои ноги, уже по щиколотку погрузившиеся в шелуху, прежде чем ответить: «Часов пять». Незамысловатый сюжет спектакля будет складываться из подробностей, бытовых и психологических наблюдений, настолько точных, что через какое-то время невольно подумаешь, да откуда они, такие молодые, знают про нашу совковую обыденность. Ведь в памяти они покопаться не могли. Неужели же можно покопаться в памяти генетической, чтобы обнаружить там не только страхи, но и эту унылую обреченность, смиренность, неожиданно переходящую в ярость, обрушивающуюся не на виновных, а на близких, кто под рукой? Откуда они знают про отупляющую серую обыденность? И как это они все почувствовали в Хармсе, в то время когда мы рождены былью сделать вовсе Кафку?

«Меня интересует только «чушь»; только то, что не имеет никакого практического смысла. Меня интересует только жизнь в своем нелепом проявлении», — писал Даниил Иванович. Жизнь в нелепом проявлении — можно назвать русской вариацией абсурдизма, он мягче, лиричнее, снисходительнее, что ли, чем западный, и не теряет связей с почвой. Именно в такой интонации и поставлена «Четвероногая ворона».