Югославская трагедия

Но зато как они оба танцевали! Будто перышко, подхватывали Радмилу.

Старый скрипач, длинноволосый, седой, то с важной миной медленно тянул смычком по струнам, то ударял по ним быстро и резко, выкрикивая:

— Их, га! А-ах! Ух, га-га!

Пот лил с его морщинистого лба. Ему дали вина. Он взял кубок зубами и, опрокидывая голову, выпил вино, не переставая играть.

Стоян и Станко с увлечением кружились в «шарено коло». Не раз, бывало, и на позициях, под ледяным ветром так же вот согревались. Не раз в пурге хоровода забывали о снежной пурге. Стояну нравилась подруга Радмилы Неда, бойкая проворная девушка, гибкая, как лозинка. Ее черные глаза на остром розовом лице смутили парня. Он ускользнул из круга. Неда подошла к нему. Они сели в углу на лавке.

— Устал? — спросила Неда с участием.

— Да, — сказал Стоян, хотя мог бы сейчас же без передышки перевалить через Динарские Альпы.

— А вы скоро прогоните из Синя швабов?

— Скоро, — ответил Стоян, опять становясь серьезным.

— Там у меня живет сестра.

Он промолчал, виновато улыбнувшись.

— А у вас есть любимая девушка?

Стоян посмотрел на Турича взглядом, просящим о выручке.

— Как ее звать? Скучаете по ней? — выпытывала Неда, с восхищением глядя на героя и невольно завидуя избраннице его сердца.

Стоян Подказарац встал.

— У меня еще никого нет, — тихо сказал он с пылающим лицом. — Извините, нам пора.

И он отошел к Станко. Вскоре оба черногорца, горячо пожелав молодым полного и безоблачного счастья, уже шагали к месту расположения батальона.

А в доме Обрена Матича веселились до утра. Сват, потерявший невесту, плясал с метлой, и ему первому Радмила, уже в качестве молодой хозяйки дома, поднесла утром стакан горячей ракийи…

15

«…Наша колонна стала длиннее. Из новичков, молодых и старых, составилось целое отделение. Был здесь и старик Али Фехти в красной феске, овчинном полушубке и суконных гекширах. [35]

Он не забыл, как в 1914 году, да и совсем еще недавно, сербы и хорваты резали мусульман. Вначале он думал, что партизаны пойдут тем же путем — «против турок». Но сейчас при виде вооруженных людей с красными звездами на пилотках его охватывает чувство спокойствия и безопасности… Были и девушки в спортивных брюках, наскоро перешитых из итальянских шинелей, в жакетках и джемперах. Были и совсем еще юные пареньки, кто в опанках, а кто в деревянных сабо, в старомодных поддевках — кунях с узкими рукавами, расшитыми по краям толстыми голубыми шнурами, в ватниках и полуплащах из овечьей шерсти. За поясами у них торчали кривые ножи-косиеры, которыми рубят кустарник на корм окоту, немецкие штыки, дедовские ятаганы и пистолеты в оправе из серебра. Один парень, низенький, худенький, вооружился длинным арнаутским ружьем, рыжим от ржавчины, но с уцелевшей перламутровой насечкой. Он гордо держал его на плече. Так, наверное, выглядели народные ополченцы в прошлом веке, когда поднимались против турок.

Мальчик, сын Христича, стоя у порога, долго смотрел задумчивыми, мечтательными глазами, как мы строились, потом решительно подошел к Вучетину:

— Я пойду с вами, друже командир. Можно?

Отец не стал его отговаривать.

— У меня погибли в этой войне два взрослых сына, — сказал он Вучетину. — Но, видишь, еще подрастают четверо. Не будь их, я и сам бы пошел. Пусть идет Васко. Поскорей бы только кончалась война… Спаси вас, божий угодниче святой Саво и ты, святая богородица, — говорил он, крестясь и обращаясь уже ко всем бойцам. — Подкрепи здоровьем и терпеньем всякого солдата, кто борется за свободу золотую, кто лежит в снегу, холодает и голодает. Не дай ему погибнуть от неприятеля. А если кто и погибнет, так пусть умрет по-юнацки, со славой… Бейте крепче фашистов, юнаки!

Он прощался не с одним сыном, а со всеми бойцами. Не одного его провожал, а всех, свое родное войско.

— Напред! — раздалась команда.

Томаш Вучетин повел батальон дальше, не дожидаясь Катнича. Командирам рот было сообщено, что политкомиссар задержался у Ранковича по неотложному делу и скоро нас догонит.

Наш взвод опять мел в голове колонны. Маленькое, выцветшее, никогда не знавшее чехла знамя в руках Джуро Филипповича трепетало на коротком древке, как пламя на ветру.

— Ты видишь? Нет, ты видишь, брате? — возбужденно говорил Милетич, шагая рядом со мной. — Сегодня нас больше, чем было вчера, а завтра будет больше, чем сегодня. Что значит народное войско! Все идут с нами — нам верят. Мы скорее погибнем, чем обманем надежды Вуйи Христича, который отдал нам своего сына. Знамя наше было ярче и больше, когда оно развевалось над горой Космай и в Ужице, где мы расправляли свои крылья, — продолжал Иован. — Но теперь оно нам еще дороже. За ним, братко, мы пойдем в огонь и в воду. Наш первый политкомиссар Слободан Милоевич собирал шахтеров под этим знаменем еще в начале восстания… Первый знаменосец погиб в Лознице, второй — под Гацко. Знамя взял Джуро, и вот несет его, и все за ним идут. Видишь, как этот паренек на него смотрит? Тоже чувствует себя партизаном.