Юлиан Семенов

ЭЛЕГИЯ В ЧЕСТЬ Г. М. МАЛЕНКОВА

Мы — короли в отставке,Мы бывшие вожди,Торгуем нынче в лавкеИ в солнце и в дожди…(Надо же чем-то занять время. Мы не можем без труда. Мы привыкли чувствовать себя нужными обществу.)Торгуем барахлишкомЗалежанных идей,Морковкой, репкой, книжкой,Портретами блядей…О будущем не думаем.

О прошлом лишь скорбим,Мы тлеем, не горим…Нам нет нужды обманывать себя!Нам ложь, как правда,Мы не виноваты…Мы подданные бывшего царя,Солдаты мы, солдаты, да — солдаты!Боленепроницаемость!Ура!Как проявленье высшего порядкаМы ценим верность,

Свежий лук из грядки иМирный разговор вокруг костра…На горло своей песне наступив,Нахмурив грозно губы или брови,Нам чужды страхи болести и крови,В нас — лейтмотив, не нужен нам мотив!Мы — бывшие, мы — бывшие,Нам нет пути назад,Заткнитесь вы, решившие,Что кто-то виноватИ в тупости,

И в глупости,И в трусости,И в лжи!Иди сюда, не бойся!На циркуль! Докажи!Ага, не можешь, парень!Молчишь, как блудный пес!Лети ж назад, наш бывший. Могучий паровоз!Но только — без оглядки!Но только не спеши!Мы ценим лук из грядки,

Мы ценим игры в прятки,Мы, бывшие вожди!

Эти стихи папа написал после отставки Хрущева, когда стало ясно, что реабилитация Сталина — вопрос времени. Коба лично вносил имя Леонида Ильича в список кандидатов Политбюро и секретарей ЦК, одобрил решение о его избрании первым секретарем Запорожского и Днепропетровского обкомов — Брежневу тогда и сорока не исполнилось. Сталин знал, что такие, как Брежнев, не подведут. Без интеллигентских затей, исполнитель, достойная смена. Он не ошибся — Леонид Ильич встал во главе заговора против Хрущева, при котором вылетел и из Президиума ЦК КПСС, и из секретарей ЦК, прозябал на «низовке» — заместителем начальника политуправления флота, — о Сталине скорбел, Хрущева ненавидел…

Подготовку к празднованию 50-летия советской власти начали загодя: Екатерина Алексеевна Фурцева и ее заместитель по театрам Владыкин вызывали писателей и драматургов, интересуясь, как они готовятся к знаменательной дате, и сообщали, что Министерство культуры объявило конкурс на лучшее драматическое произведение. Им нужны были книги и пьесы о герое молодом, современном. Вызвали и отца, а он, видя, что подувший ветер перемен сменился застойным штилем и страна занавесилась тряпицами лозунгов, в которые не верили даже самые идейные, находился в крайне редком для него состоянии растерянности. «О каком современном герое может идти речь, если вновь угодна ложь?» — думал с тоской папа и все чаще ловил себя на мысли об отъезде…

Для него понятие родины ассоциировалось прежде всего с языком — русскую литературу знал досконально, наизусть цитировал страницы Пушкина, Салтыкова-Щедрина, Достоевского, Радищева, Карамзина. Обожал бродить по букинистическим магазинам. Покупал подшивки дореволюционных журналов, старые книги, откапывал труды Бродского, Розанова, Бердяева. Путешествия любил страстно, но за кордоном начинал тосковать по живой русской речи.

Из письма маме. Венгрия, 1960-е годы.

Вот я и кончил работу, переехал из деревни в Будапешт. Смертельно хочу домой. Я так понимаю Алексея Толстого, который рвался в Россию после трех лет эмиграции. Я бы, конечно, не выдержал больше трех месяцев — или спился бы, или пустил себе пулю в височную область черепа. Послезавтра я вылетаю к вам.

Всякий раз, когда отец, сияющий, возвращался из-за границы, я допытывалась:

— Пася, ну почему ты так радуешься, ведь там лучше! (У меня тогда перед глазами стояли полки магазинов с фломастерами, пеналами, куклами, жвачками, маечками и прочей девчачьей радостью — земной рай, чего же еще желать?!)