Кассий, как умный человек, понимал это и сумел заловить в сеть слабую душу свояка. Он начал с того, что заставил Брута находить по утрам записки на его преторском трибунале и приказывал помещать их у подножия статуи первого Брута на форуме. «О, если бы ты еще жил, Брут!» — говорили эти записки; или: «Ты спишь, Брут!».[895]
Иногда на улице Брут слышал, как сзади него кричали: «Нам нужен Брут!».[896] Не зная, откуда приходят эти записки, наивный ученый легко вообразил, что весь народ обращается к нему, решительному человеку, который один способен на такую ужасную акцию. Он чувствовал себя польщенным в своей гордости, начал размышлять о поступках Цезаря и спрашивать себя, не следует ли ему действительно выполнить эту ужасную обязанность. Без сомнения, его нежная и робкая душа должна была сначала трепетать от ужаса, сознавая опасность и жестокость преступления и доброту Цезаря к нему и его матери. Но раз появившаяся в его уме идея убийства мало-помалу овладела им. Он вспоминал о славе тех, кто убивал или изгонял тиранов в греческой или римской истории. Он вспоминал тонкие аргументы древних философов, оправдывавших тираноубийство соображениями высшей морали. Как раз потому, что Цезарь был его благодетелем, он должен быть более решительным, поразить его, принеся в жертву общественному долгу личное чувство; должен последовать примеру старшего Брута, первого республиканского консула, для блага государства отрубившего головы своим сыновьям. Кассий наконец открылся ему и дал понять, что он не должен быть претором, подобным другим, что Рим ожидает от него необычайных вещей, что он один может быть главой такого великого предприятия.[897] К несчастью, Цезарь, слишком занятый тогда подготовкой к парфянской войне, редко видел Брута. Кассий торжествовал: после согласия Брута идея заговора, родившаяся в группе родственников Сервилии, быстро распространилась в высших классах.Брут и Кассий легко нашли многочисленных сообщников в остатках партии Помпея, в правом крыле партии Цезаря и даже среди многих из его наиболее знаменитых генералов, например Гая Требония и Сервия Сульпиция Гальбу. Почти все современные историки очень удивляются той легкости и, полные справедливого восхищения великим человеком, направлявшим тогда все свои усилия на реорганизацию государства, очень сурово порицают слепое упрямство одних и измену других. Я, напротив, думаю, что их изумление было бы меньшим и суждения более умеренными, если бы они постарались отдать себе отчет в истинном положении дел, как оценивали это положение современники Цезаря. Как бы ни был велик Цезарь, современники не могли, подобно слишком наивному потомству, видеть в нем героя и полубога, которому нужно было поклоняться, даже когда он ошибался или творил зло. Многих, конечно, побуждали принять участие в заговоре мелкие личные мотивы, но отдельные мотивы каждого были вторичными побуждениями, а не самим поводом к заговору, который так же, как и дело Цезаря, не может оправдываться или осуждаться на основании простого разбора личных побуждений. Необходимо хорошо понять положение и его трагическую фатальность.
Цезарь был одним из самых великих гениев в истории; будучи одновременно ученым, художником и прекрасным практиком, он удивительным образом умел применять все свои способности во всякого рода работе. Его возвышенное гармоническое воображение, необычайно ясный ум, неутомимая энергия, чудесная гибкость и не знавшее усталости нервное упорство сделали бы из него во всякую эпоху великого человека. В наши дни он мог бы быть великим промышленником-предпринимателем в Соединенных Штатах, великим пионером, исследующим земли и рудники Южной Африки, великим ученым и писателем в Европе. В Древнем Риме семейные традиции и его честолюбие толкнули его к политике, т. е. к занятию, наиболее опасному для гениального человека, ибо здесь наиболее часто вследствие непредвиденных обстоятельств результат не соответствует усилию. На поприще римской политики Цезарь мог стать великим полководцем, великим писателем, великой личностью, но не великим государственным деятелем.[898]