Юлия Данзас. От императорского двора до красной каторги

. Словом, ты хочешь меня уверить, что сейчас у тебя здесь самая подходящая обстановка для научной работы?

. Нет, конечно. Ничего подобного я не утверждаю. Но я пришла сюда[40] не для обстановки научной работы, а для чего-то другого, и это другое я нашла.

. Отказавшись от науки?

. Да нет же! Т. е. в известном смысле, да, потому что наука и познание перестали быть для меня самодовлеющею целью. И это правильно, потому что за наукой, за всеми усилиями мысли я вижу Реальную Цель и смысл всего. И все познание одухотворяется этим восприятием синтеза всякого эмпирического и интуитивного знания… Я не отказалась от науки, а поставила ее на подобающее место: philosophia – ancilla theologiae…[41]

. Ха-ха-ха! Наконец-то, мы договорились! Ты хочешь продолжать свои богословские занятия уже не в качестве вольного ученого, а под сенью Церкви, не так ли? Ты все свои умственные силы отдаешь на служение Церкви, не правда ли?

Я. Да, и никогда не сойду с этого пути. Я познала Христа и в Нем познала все величие Его Церкви, к которой давно уже относилась с нежным уважением, и теперь смиренно склонилась перед Нею, и все отдаю на служение Ей, радостно отдаю ей все свои духовные силы, способности, знание, все, что у меня есть, и в каком бы размере у меня бы они ни были – все отдаю Ей! Я не хочу быть «вольным ученым», не соблазнюсь никакими посулами «ученого имени» и тому подобной суетою мирскою – хочу быть только последним, смиреннейшим, скромнейшим и никому неведомым рядовым великого Ее воинства. Militia Christi – вот величайшее слово сейчас на земле, – и не надо мне ничего, кроме радости числиться в ее рядах.

. Верю, верю! Ты это говоришь, действительно, вполне искренно; я ведь знаю, что это – заветная твоя мечта. Но, дорогая моя, в том-то и дело, что здесь кроется ужасное, роковое для тебя недоразумение. Ты упустила из виду, что в рядах этой militiae нет места женщине. Ты забыла, что не наука твоя – ancilla theologiae, а сама ты – смиренная ancilla. В рядах российского воинства ты могла, переодевшись мужчиною, служить верою и правдою – заслужила Георгиевские кресты, унтер-офицерский чин; не будь революции, тебя за следующим крестом ожидал темляк прапорщика, тебе уже сулили «клюкву»[42]… Все это было возможно в твоей прошлой фантастической жизни. Но теперь ты сама на себя наложила такое ярмо[43], которое каждое мгновение должно напоминать твое убогое, жалкое бабье положение. Рядовой воинства Христова? ха-ха-ха! Ступай на кухню, смиренная ancilla, презренная тварь, полускотина, едва терпимая в ограде твоей Церкви! Ты лезешь защищать от врагов ее алтари? Да ведь эти алтари оскверняются твоим прикосновением, одним твоим присутствием! Ты хочешь отдать ей твои духовные силы? Да ведь ее богословы не вполне уверены, что у тебя душа есть[44]

, а что касается духовных сил, то на все твои предложения один ответ – презрение, брезгливое отвращение! Ты думаешь…

. Замолчи, злодей! Мучитель! Я все это знаю и всегда знала, и ни одного дня ты не даешь мне этого забыть! Зачем ты меня мучаешь? Ведь тут неизбежное, непоправимое…. Боже мой! Я увидела Твою истину и пошла к ней всею душою, всем моим существом… За что такое неизбывное страданье?.. Ведь это правда, что я не дерзаю даже быть служительницей этой истины Твоей: зачем же просветился мой ум к познанию ее. «Безвестная и тайная премудрости Твоея явился ми Еси»[45]… для чего же, Боже, Боже мой?

. Вот теперь ты мне больше нравишься… По крайней мере не будешь мне зубы заговаривать каким-то синтезом да гармонией. Хороша гармония там, где нет логики! Сплошное противоречие! «Несть мужский пол, ни женский»[46]

, – казалось бы, торжественное заявление, а оказывается только случайной обмолвкой: не на том зиждется Церковь, а на твердых правилах вроде «жена да боится своего мужа»[47], «жена да молчит»[48], и если чего не поймет, то пусть спросит мужа, да и то наедине, так как официально ей и понимать ничего не полагается. А ты сама полезла в богословы, ха-ха-ха! Ступай на кухню, научись вязать чулки! Такое искусство, пожалуй, будет оценено твоею Церковью, а в апостолы ее не лезь! Никто тебе спасибо не скажет, всякий осадит самым грубым образом. Когда ты выступала на митингах и страстно защищала христианство против разных «товарищей», они только по глупости и невежеству своему отступали перед твоими доводами, вместо того, чтобы просто ответить тебе окриком: «да ты чего суешься говорить от имени Церкви», Церкви для которой ты сама – не чадо, а домашнее животное, вроде собаки….

. Что же, и собака, привязанная к ограде, может защищать тот алтарь, который она осквернила бы, даже пробежав мимо него…

. И тебе нравится эта роль? O diva Julia! Это ли не садизм самоистребления!