Юность Бессоновки

Вновь возвращаюсь к диалогу в «Литгазете». Педагог ратовал за «игру возможностей и способностей», литературовед возвращал его на грешную землю: не лучше ли в деревне думать о том, чтобы дать людям больше хлеба, молока и мяса?! Педагог говорил о всестороннем развитии личности — критик остерегался, что сельские парнишки и девчонки кинутся к мольбертам и роялям, возомнят себя Рафаэлями, Моцартами. Критик волновался: где мы сможем тогда «подхарчиться»?

Как по-разному смотрятся одни и те же явления извне и изнутри! В Бессоновке расхолаживающего влияния искусства никто не боялся.

Лазарева сразу согласилась со мной лишь в одном — программы нынешних музыкальных школ нацелены на тех, кто после восьми лет пойдет в училище, а то и в консерваторию. Учреждениям культуры, по ее мнению, надо как-то дифференцировать занимающихся в музыкальных восьмилетках и иметь какой-то массовый вариант программы. Для общего развития. А в остальном... Нет, педагогам все эти занятия не только не внушают тревоги, но кажутся вполне естественными.

В беседе с Гориным я тоже задела эту проблему — видно, затем, чтобы окончательно убедиться: не стоит бояться «переразвить» сельских ребятишек.

— Вот, Василий Яковлевич, видите, ваши выпускники все больше к искусству тянутся, — не без «подковырки» говорила, вызывая на спор. — Трое поступили в последние годы в музыкальные заведения, четверо подались в хореографию, двое стали художниками-профессионалами.

Председатель отвечал:

— Не трагедия. Во-первых, работники культуры свои нам тоже нужны. Во-вторых, уж коли перерастут наши, сельские, возможности, сочтем по-государственному: талант — дело редкое и, значит, всенародное. Из наших мест еще граф Шереметев певчих, актеров набирал и в столицы увозил. Насильно мил не будешь.

Не силой и не путем сужения возможностей человека собирается двигать вперед родной колхоз умный председатель. Пусть разовьется личность, да в полную силу, в полную меру. А после из всего прекрасного на свете выберет свою землю — тогда и жди работы, жди отдачи!

И посоветовал:

— А вы посмотрите, как живут люди. Те, что с запросами. У нас ведь много таких, окончивших все эти школы — художественные и музыкальные. Чувствуют ли себя неудовлетворенными, несчастными?

Так я и решила: кое с кем из них, вчерашних школьников, познакомиться и поговорить. Кое с кем из их родителей. Чтобы понять, как отозвалось в современном селе массовое приобщение к искусству.

ШЕСТОЙ ДЕНЬ

Без «комплексов»

Пожалуй, больше, чем все теоретические рассуждения о «пользе прекрасного», меня убедил случайный разговор с одним из колхозных специалистов, отцом двух детей. Разговор доверительный — «не для печати», поэтому фамилию своего собеседника назвать не имею права.

— Вы знаете, какую отцовскую задачу я ставил перед собой, когда родился первенец? Вырастить сына человеком... уверенным в себе. До сих пор не могу забыть свою юность. Попав в институт, не мог преодолеть какого-то странного чувства второсортности. Нравится девушка, а подойти не могу — она «городская». Приду в парикмахерскую — стесняюсь сам себя, чем-то неуловимо отличаюсь от харьковчан. И костюм, и обувь — «те», а скованность выдает, напряженное выражение лица, робость. Впрочем, все это описали замечательные «деревенские» писатели Василий Белов, Валентин Распутин.

Мой собеседник вел речь о том «сельском комплексе», который родился не сейчас — в те времена, когда за работу с колхозниками расплачивались палочками в ведомости, когда в шестнадцать лет деревенским ребятам не давали паспортов, чтобы не подались из села в город.

Рос мой мальчишка. Ждал я той поры, когда наступит время «внушать» ему чувство достоинства. Пригляделся... А необходимости нет.

И как ни странно, отношу это в основном на счет... самодеятельности. Сын мой в танцевальном ансамбле занимался. То здесь выступает, то в область едет. Все время на людях, все время среди людей. И красота вокруг, и почет окружает.

Свободный внутренне вырос парень. Ему что город, что село — везде такому хорошо.

Отложил я свои «нотации». Колхоз мою работу выполнил, разделался с «комплексом сельской неполноценности».

«Что-то красивое...»

Утром я познакомилась с оператором машинного доения Любой Бовди. Я выделила ее из других тружениц МТФ еще раньше, в тот первый раз, когда была здесь с классом, с девятиклассницами.

Какая-то удивительная праздничность отличала молодую женщину. Она не натягивала на себя резинового фартука, дойку провела в светло-бежевом льняном халатике, и после работы он остался таким же чистым, как был. На воротничке халата были вышиты цветочки — не то гвоздички, не то фиалочки, вышиты вручную, с явным желанием украсить и без того красивую одежду.