Юность командиров

– Да. А вы что - не верите?

– Валя, - полусерьезно проговорил Алексей, - у вас очень несчастливый номер дома - тринадцатый.

Она протянула руку, спросила с любопытством:

– Серьезно? Вы суеверны?

– Почти, - он осторожно пожал ее узкую руку. - До свидания.

Валя вошла в черный подъезд. Гулко хлопнула дверь парадного, разметая снежинки на тротуаре. Простучали боты в глубине лестницы - и наступила непроницаемая тишина зимней ночи.

2

Минут через десять он уже шагал по синим теням домов, мимо мохнатых от инея заборов; снег под сапогами визжал так, что, казалось, слышно было за целый квартал. "Что ж, с Новым годом тебя! - говорил он сам себе. - С Новым годом!"

В последнем переулке, который сворачивал к училищу, он услышал позади себя торопливый и звучный хруст шагов, насвистывание - и оглянулся, сразу узнав по этому насвистыванию Бориса. Тот шел своей гибкой, скользящей походкой, в избытке чувств похлопывая рукой по фонарным столбам, словно желая нарушить покой спящего после праздника города, и первый окликнул Алексея, обрадованный:

– Алешка, ты? Подожди-ка! Так и знал, что тебя встречу. Все дороги, черт возьми, теперь ведут в училище!

На углу Борис догнал его; был он весел, возбужден и, как бы намекая на что-то, вприщур глядел на Алексея; новая шинель была расстегнута на все пуговицы, белые ровные зубы светились, открытые улыбкой.

– Слушай, ты куда таинственно исчез с Валей? Проводил?

– Да.

– Ну и как?

– А что может быть "как"?

– Все ясно, закуривай! Нечего торопиться. Все дрыхнут в училище. Вот шел и думал: теперь на всю жизнь офицерами, - наверно, судьба! Что ж, кончим училище - лет через пятнадцать встретимся полковниками где-нибудь на глухом полустанке: "Здорово, друг Алешка…" Фу черт, страшно жарко!

Он оживленно откинул полу шинели, извлек из кармана коробку папирос.

– Вчера покупал у мальчишки возле кино. "Дяденька, купите "Казбек" с разбегу!" Давно папирос но курил! Помнишь: "Эх, махорочка-махорка, породнились мы с тобой!" Нет, жаль, праздник проходит так быстро! Тебе понравилась Майя?

– Видимо, добрая. Не ошибся?

– Насчет доброты не знаю. - Борис, чиркая зажигалкой, сдвинул брови. - Глупо! Огрубели, что ли? В общем, сморозил глупость! Вырос уже, чтобы целоваться под фонарями. Огрубел, огрубел!.. А какова Валя, а? Вообще, Алешка, ты произвел впечатление!

– Чем же?

– Сам знаешь!

Месяц назад они были в ветреных, лесистых Карпатах, за тысячи километров отсюда, и вот теперь шли по белым новогодним улицам незнакомого тылового города с каким-то уютным названием Березанск - и было непривычно и странно, что нет на чистом снегу черных оспин воронок, следов танковых гусениц, глубоких колей орудийных колес. И Алексей сказал с непонятным самому себе чувством непрочности, будто еще раз убеждаясь:

– Кажется, тысяча девятьсот сорок пятый… а?

– И кажется, не мы одни с тобой это понимаем! - засмеялся Борис. - В городе, оказывается, еще гуляют!

Впереди в морозном воздухе послышались неразборчивые голоса, обрывок песни, где-то на крыльце, наверно в открывшейся двери, мелькнул свет, потом из-за деревянного домика, топча этот мирно блестевший снег, вывалила на середину мостовой подгулявшая компания, в переулке хрипнул, застонал аккордеон, трое мужчин, обнявшись, пьяно побрели навстречу и, покачиваясь, запели старательно:

Развевайся, чу-убчик, по ветру…

– Смотри, наяривают "Чубчика", - улыбнулся Борис. - Фронтовая братва, что ли?

Эта песня была знакомой, и им обоим показалось неправдоподобным слышать ее здесь, в тылу; пластинку с этой песней они не раз находили в немецких блиндажах - старая песня эмигранта Лещенко.

– Интересно, - сказал Алексей и остановился.

Шумная компания приближалась - у двоих пальто были вольно распахнуты, щегольски поскрипывали по-модному собранные в гармошку хромовые сапоги, а ноги заплетались, стараясь, однако, шагать потверже по заледенелой мостовой. Сбоку шел высокий, мрачного вида аккордеонист в коротком, военного покроя полушубке, он не пел; зажав потухшую папиросу в зубах, парень этот меланхолически наигрывал. Поравнявшись, он поднял голову, мутно скользнул взглядом по лицам Алексея и Бориса и, внезапно выплюнув окурок, с силой свел мехи, изумленным и сипяще-горловым голосом выдавал:

– Стой, братцы! Он!.. Ей-богу, он!..

Прижав аккордеон к животу, впиваясь в лицо Алексея узкими щелочками глаз, он учащенно задышал, как будто из воды вынырнул.

– Кто "он"? - спросил Алексей, понимая, что человек этот принял его за кого-то другого.

Песня оборвалась, и Алексей тотчас увидел, как двое парней молча, тихо, будто сразу протрезвев, как по уговору, зашли сбоку и сзади - он услышал их окружающие шаги, осторожный скрип снега под ногами.

– В чем дело, милые? - насмешливо спросил Борис, став рядом с Алексеем и поправляя перчатки на пальцах. - В чем дело, хотел бы я знать!

– Кто? Этот? - напряженно выговорил один, придвигаясь к Алексею. - Этот?

– Он! - заорал аккордеонист. - Так это ты, сволочуга, заштопал меня с сахарином? На Лопатино-Товарной? Э?

Он спешащим движением передал аккордеон товарищу, бросил злобный взгляд на Бориса, заговорил отрывисто: