Юность Куинджи

Пока считал да записывал цифры, дым рассеялся. В топках печей полыхал огонь, похожий на осколки вечернего солнца. Живой и трепетный, он манил к себе, завораживал, и мальчик, прижав под мышкой книгу, направился к топке. Его окликнули. Невдалеке, возле нагруженной брички, запряженной двумя волами, стоял дядя Гарась. Архип подошел к нему и поздоровался.

— И ты, сынок, тут, — проговорил Гарась. — Горше полыни сиротская доля. — Помолчал немного и участливо спросил: — Что же ты делаешь в этаком пекле?

— Эт‑то, считаю и за–а-аписываю, — нараспев ответил Архип и протянул вперед конторскую книгу.

— Писарчук, выходит. То слава богу. Хозяин не обижает?

Мальчик ничего не ответил. Подошел к бричке и потрогал блестящие камешки.

— Что это? — спросил он. Повернул кверху ладонь и увидел на ней черные пятна. Удивленно проговорил: — Мажется. Черный кирпич будут делать?

— Жечь будут его. Вместо дров, — ответил Гарась. — Дрова дороги стали, и привозу нету. По Миусу и другим балкам все леса свели. А этот жар дает сильный. Каменное уголье называется.

— Камни не горят, — возразил Архип.

— Такие горят. Видишь на море заморские пароходы. Черный дым над трубой поднимается. Это каменное уголье пыхтит… Твой хозяин будет его жаром кирпичи обжигать. Я привез для пробы.

— У пароходов попросили?

— Они сами за ним гоняются. За углем ходил с чумаками на самый верх Кальмиуса. В селе Александровке из глубоких ям–колодцев достают его. И–и-и, страхи господни… Люди черные на свет божий выходят. В кадушке из колодца их достает паровая машина.

Рассказ Гарася привлек мужиков. Они устроили минутный отдых и слушали возчика с недоверием и страхом.

— Никак, в преисподнюю забрались? — спросил вислоусый с перевязанным левым глазом дядько. — На беду это…

— А то нынче беды нету? — перебил высокий мужик в бриле. — Хуже скотины живем. А ты…

Но его прервал зычный голос артельного, возившегося у печи:

— По местам, братцы!

Дядя Гарась и Архип снова остались одни.

— Там кра–а-асного и синего камня нет? — спросил мальчик. — Мне рисовать…

— Нема, сынок, — ответил возчик.

— Должны быть, если черный есть, — твердо сказал Архип, — Я нашел бы.

— Может, хозяин отпустит? Скажи ему, поедем разом…

К зиме кладку церкви закончили. Два красных купола без крестов были теперь видны даже из Карасевки. Архип еще затемно выходил из дому, и в глаза сразу же бросался новый храм, выросший на окраине города. Небо над морем серело, и пригашенный свет растекался по беспокойной свинцового цвета воде, выходил на берег, окутывал дома, голые сады и расстилался по холодной скучной степи.

Каждый новый рассвет отличался от минувшего. Мальчик отмечал это и мысленно пытался представить себе, как бы отобразил меняющиеся цвета на бумаге. То низкое багровое солнце, то клубящийся туман в балках, то просветленное безоблачное небо. Но красок у Архипа не было. Правда, Чабаненко, видя старание подростка и наклонности к художеству, дал ему чистую конторскую книгу. Ее страницы уже наполовину были заполнены рисунками, сделанными черными угольками.

В последний месяц кирпич на стройку не привозили Началась внутренняя отделка храма, и Архип частенько заглядывал в него. Сумрачные своды и сырой воздух действовали удручающе. Только свежие стружки и опилки издавали горьковатый смолянистый запах.

Плотники, столяры, краснодеревщики переговаривались между собой, и их голоса гулко перекатывались под высоким потолком, к которому тянулись леса — деревянные подставки с лестницами, перегородкамщ переходами. От мигающего света керосиновых ламп на стенах двигались уродливые многоголовые и многорукие тени.

На мастеровых по плотницкой части у Чабаненко был особый нюх. Уже по тому, как работник держит топор, он мог определить его умение. Нанимал он преимущественно пришлых из лесных местностей, особенно россиян.

Недавно в присутствии Архипа торговался с двумя мужиками — отцом и сыном, назвавшимися Карповыми. Оба рослые, но худые. У Карпова–старшего борода клином, нос широкий, через всю левую щеку синеватый шрам. Сын как две капли воды похож на него, глаза большие, круглые, на губе и подбородке курчавится, словно сизый дым, светлый пушок.

— Что можете? — спросил Сидор Никифорович.

— По–плотницкому все, хозяин, все, — ответил Карпов–отец. — По алтарям больше. Врата сделать, иконостас…

— А сами откуда?

— Смоляки мы. Из‑под Вязьмы, значится, — заговорил поспешно плотник, глянув на сына. — У себя дома окрест ходили по храмам божьим. В Касне ставили алтарь, Богородицком, Телепневе.

— Одним топором обходились? — перебил Чабаненко, криво усмехаясь.

Мужики стояли перед ним в берестяных лаптях, надетых на серые из мешковины портянки, закрученные крест–накрест тонкой веревкой, в потрепанных зипунах, подпоясанных бичевой. За ней, на боку, торчали короткие топорища, отполированные ладонями во время работы.

— Ды–к беда у нас, хозяин, — неуверенно сказал Карпов, — Утоп струмент. В ящике был, и рубанки, и долота, и коловорот… Справный струмент был.

— Кузнец вяземский сработал, — вставил приятным чистым голосом молчавший до сего часа Карпов–младший.