Юность Маркса

Карл остался один. Русские продолжали привлекать его внимание, Он пересел поближе к газетной стойке. Один из студентов, окружавших быстро пьянеющего северного барина, узнал Маркса — вместе посещали семинары, — потащил его к столу.

— Просим! Здесь все единомышленники, все братья.

Карла толкнули в оживленную толпу и заставили поднять тост за низвержение тирании.

— Я бабувист, я отчаянный безбожник! — вопил русский барин.

Его не слушали. Желчный молодой русский студент патетически читал стихи на своем родном языке. Для Карла впервые прозвучало имя Рылеева. Ему рассказали бессвязно о декабрьских событиях, случившихся двенадцать лет тому назад.

— Это могло стать революцией, — вздохнул желчный студент.

Маркс попытался завести разговор о польском восстании. Он хорошо знал подробности.

— О, Сованский — герой! — согласился русский помещик, которого одни звали «граф», а другие — «Яшка».

Карлу шепнули, что у «Яшки» несколько сотен рабов и большие связи при царском дворе.

— Что сделали вы, господа революционеры, для спасения польской республики, для помощи делу Сованского? — вдруг в упор спросил Маркс русских. Лицо его стало злым, глаза сузились.

Желчный русский студент удовлетворенно усмехнулся.

— Мы, — ответил он, — мы собирались в своих особняках, читали Шеллинга и Оуэна, прорицали, как Якоб Бёме, и пили, находя разрядку в алкоголе для не находящего иного применения и мучившего нас энтузиазма.

— Лучшего времяпрепровождения не мог бы придумать для вас сам русский царь. Вы потопили в болтовне и вине свободу, — сказал Маркс презрительно.

Он сам тут же удивился тому, что не совладал с собой и начал говорить в открытую с этими болтунами, для которых великие идеи — забава, маскарадное домино.

Между тем русский граф с нескрываемым восхищением посматривал на разгоряченное лицо молодого трирца.

— Клянусь! Из этого парня выйдет толк. В нем искра божья. Как его подмыло, будто и не немец! — Последнюю фразу он произнес по-русски. — Mon cher, вот моя визитная карточка, буду рад вас видеть. Мы поговорим подробнее, и, может быть, вы поймете меня.

— Отпусти мужиков на волю, — упрямо потребовал кто-то.

— Не только отпущу, но устрою сен-симонистскую общину, на удивление всей империи.

— Врет! Он всегда щедр, когда получает последний оброк, — пояснил Марксу желчный русский, изучавший юриспруденцию в Геттингене.

Карл встал и, стараясь остаться незамеченным, выбрался в маленький соседний зал. По дороге он бросил в корзину для сора визитную карточку помещика.

В «красной комнате» русские горланили песенки Беранже. Кельнеры, изгибаясь и как бы кланяясь во все стороны, тащили на пир подносы с жареным мясом и винами. В маленьком зале, где очутился Карл, было очень тихо и до одури накурено. Два шахматиста с мрачными лицами убийц готовились нанести друг другу смертельные удары. Выжидали, как два хищника. Карл любил игру в шахматы и остановился над доской. Наконец смертельное напряжение разрядилось. Мат был объявлен. Партия кончилась.

Кто-то кашлянул. Карл обернулся. Поодаль, за зеленым столом он увидел Ганса. Профессор сидел напротив Бруно Бауэра, рядом с большелобым Шмидтом и молодым человеком незапоминающейся наружности. Глубокое молчание господствовало и тут. Глаза сидящих были прикованы к столу. Карл не сразу разобрал, что поглотило внимание молодых ученых.

Так сидеть могут разве что военачальники, изучающие карту расположения сил противника, так сидеть могут врачи, прежде чем вынести диагноз-приговор больному, так сидят за карточным столом игроки. По сосредоточенному спокойствию и медленности темпа Карл догадался, что играли в изнуряющий крейц. Бруно Бауэр казался более других углубленным в размышления. Он нервно перебирал карты, подсчитывая козыри.

Суровая морщина, знакомая Карлу по лекциям об Исайи, когда молодой доцент призывал бога опровергнуть разоблачения неба, раскалывала надвое лоб ученого. Острый подбородок выпирал вперед. От трубок игроков поднимались густые, остро пахнущие клубы дыма. Карл со все возрастающим изумлением наблюдал молчаливую сцену карточного сражения. Он не любил картежной игры, ощущая нестерпимую скуку при виде людей, столь поглощенных никчемным, тупым занятием. Но, заметив, что готов осудить Ганса и Бауэра всегда чутко наблюдающий за собой юноша тотчас же прервал себя суровой мыслью:

«Почему я готов, как гнусный филистер, судить их? Пусть развлекаются, как хотят. Почему пить, протыкать на дуэли противника благороднее, чем играть в карты? Кто судьи? Ханжи. Я не хочу быть с ними. Человечеству нет вреда от того, что Бауэр отдыхает за картами. Следи за собой, Карл, бойся глупого дидактизма».