Юность Маркса

Один из знакомых зазвал молодого купца к себе. Справлялась серебряная свадьба. И снова неизменность быта, как режущий монотонный скрин, как тягостное зрелище паралича, задела Энгельса. Бал в английской почтенной буржуазной семье был копией таких же балов где-нибудь в Бармене, Бремене. Веселье было регламентировано, предназначено и вымерено, как порции куриной печенки и пирожного за ужином.

Коммерческий дух господствовал и здесь. В зале танцев шла отчаянная, азартная купля и продажа.

Девицы показались Фридриху Дианами только потому, что без удержу предавались охоте. Они не были замужем, и для них символом счастья было обручальное кольцо. Их тетки, матери и уже пристроенные замужние пли обрученные сестры оценивали, как опытные маклеры, всех присутствующих мужчин. Чиновники, купцы, военные, зазванные на эту биржу брака, котировались, то поднимаясь, то снижаясь в цене, как торговые и промышленные бумаги.

Фридрих, падкий до танцев и напудренных ручек, обвивающихся во время вальса вокруг мужской шеи, внезапно понял, что рискует оказаться в плену. Наивные уловки девиц, их плоская болтовня и утомительная жеманность внезапно вызвали у него мутную, как тошнота, скуку. Он бежал с бала.

Скука обратилась у него в душевную изжогу. Он хорошо знал этот быт, лживый, подленький, мелкий. Как презирал он этих людей, ханжески-религиозных и в то же время безжалостных, когда кто-либо посягнет на их благополучие, оторвет их от великого дела всей их жизни — наживы!

Фридриху казалось, что жить их бездумными интересами, молиться их святыням — значит, добровольно дать опутать себя паутиной, как пойманную муху, осудить себя на постепенное, медленное умирание. Он любил своего отца, деда — людей, жизнь которых казалась ему столь ядовитой и засасывающей. Но это была любовь снисхождения, любовь отмирающая, как традиция. Их веру, их идеалы он разрушил и, переболев, осмеял.

Из гостиниц зажиточных буржуа, из грязных зал биржи Фридрих бросился на дешевые лондонские окраины, где ютились в бедности деятельные немецкие изгнанники. Иосиф Молль, Карл Шаппер, Генрих Бауэр встретили его скорее приветливо. Энгельс впервые видел подлинных пролетариев-вождей. Их умственный уровень поразил его своей высотой. Правда, они остались равнодушными к философскому докладу, который молодой человек попробовал им преподнести. Ни ересь Шеллинга, ни откровение Бруно Бауэра не произвели здесь особого впечатления, зато о заработной плате, о быте немецких текстильщиков и ремесленников они хотели знать все. Фридрих расстался с ними не столько дружески, сколько дружелюбно. Коммунизм этих рабочих казался ему несколько ограниченным и слишком уж практическим.

Но как хорошо чувствовал себя Фридрих среди этих новых людей! Насколько низкая конура, где сапожничал весельчак Генрих Бауэр, была приветливее любого купеческого дома! Эти люди, потерявшие родину из-за покуда не осуществленных идей и принципов, казались ему идеально простыми, целеустремленными. Он был рад тому, что им и их потомкам принадлежало будущее.

По приезде в Манчестер Фридрих решил испытать таинственное и волнующее ощущение езды по железной дороге.

Поезда между Манчестером и Ливерпулем ходили дважды в день. Энгельс подъехал к низкому деревянному навесу вокзала задолго до отхода поезда.

Кроме него, новичка, никто не глазел на распятые на земле рельсы, никто уже не вздрагивал от коротких неприятных гудков подъезжающего локомотива.

Локомотив! Фридрих встретил его как давнишнего знакомого, которого знал, однако, не лично, а по рассказам. Эта машина оказалась и похожей и не похожей на тот образ, который юноша представлял себе. Локомотив вовсе не напоминал чайника, которому был обязан возникновением. Фридрих не нашел ему сравнения. Он был чем-то вовсе особенным, открывающим собой новые представления и образы.

Как многоопытный знаток, Фридрих под железными боками локомотива видел его металлические ребра, трубы-вены, все его сложные внутренние органы, похожие на небывалые легкие и желудок. Фридрих, увлекавшийся техникой, давно изучил его строение.

На подножке локомотива стоял машинист. Он привлек к себе внимание Энгельса, который умел одновременно впитывать в себя все впечатления, изучая с одинаковым интересом моллюска, конструкции пушки, алфавит забытого языка, встречных людей и их поступки.

Измазанный машинист стоял надменно и неподвижно, точно изваяние прославленного полководца. Глубокая уверенность в себе была в его немного усталых, воспаленных глазах.

Неожиданно проворно соскочив наземь, он обошел локомотив, то поглаживая его, то наигранно-пугливо осматривая и проверяя неровные зубцы колес. Он играл с машиной, как бедуин со своим конем, как укротитель, поработивший хищника.

Он был господином локомотива, и новая, впервые зародившаяся в мире гордость открылась ему.

Человек не на фоне леса, стада, человек, обуздавший машину, человек, позади которого подневольный могучий паровой станок, молот, паровоз, — испытывает новые чувства не только властелина, но и творца.