Юрий Чурбанов: «Я расскажу все как было…»

Почему-то журналистам, которые являются сюда довольно часто, все время кажется, что у «ментов» есть какие-то «поблажки». Если этот заезжий журналист видит в ларьке кусок рыбы, то ему кажется, что это кусок осетрины или севрюги, и все это почему-то сравнивается с нищими московскими прилавками. А при чем тут Москва? Не надо сравнивать. И если в нашем ларьке появился маргарин, а где-то его нет, так завтра, будьте спокойны, его не будет и у нас. А если он и будет, так что из этого; у человека нет свободы, этот человек проводит у станка по восемь часов в день и трудится не разгибаясь — разве он не имеет право на пачку маргарина? Осужденные расценивают такие статьи как неумные попытки поссорить читателей с заключенными, внушить им, что у нас, в 13-й, по-прежнему сохраняется некая «тюремная номенклатура». И, тем не менее, осужденные — у нас особенно — не мыслят своего существования без журналов и газет. Если у тебя после всех вычетов остались заработанные на производстве деньги, то тебе никто не запрещает выписывать на год или на полгода ту газету, которой ты особенно симпатизируешь.

«Правду» я читаю в обязательном порядке. Журналы не выписываю, да и сейчас, с учетом резкого подорожания, их уже, наверное, просто невозможно выписывать. Сейчас зэки решили «скидываться» и выписывать один журнал на три-четыре человека, во всяком случае, я все время слышу такие разговоры. А иначе — не получается, это просто не по карману. Те деньги, которые присылают из дома, не идут (как я уже говорил) на получение продуктов; они могут быть использованы — только на приобретение каких-то товаров или, скажем, на зубного врача. В колонии раз в неделю работает какой-то зубоврачебный кооператив — все-таки зубы изнашиваются так же как и сам человек. К услугам стоматолога я пока что не обращался, но думаю, что это время уже не за горами.

А так, скажу еще раз, народ здесь читающий, причем — болтливо читающий. Зэки живо обсуждают все услышанное, прочитанное и с еще большим удовольствием это услышанное и прочитанное перевирают. Все-таки психология людей, оказавшихся в колонии, трансформируется очень сильно. Из маленького слушка быстро рождаются слухи. Они, как снежный ком, обрастают новыми подробностями — и понеслось! Поболтать в «зоне» — так это хлебом не корми… Так что для осужденного журналы и газеты — это еще и повод для общения между собой.

В колонии есть небольшая санчасть, коек на 20. Если что-то случилось, скачет давление или прижимает сердце — тут тебе помогут подлечиться. Но если, не дай бог, осужденный заболел серьезно и надолго, ему требуется операция, то его когда в «Столыпине», когда в «автозаке» отправляют в Свердловск. Там есть специальная больница для осужденных, говорят — обычная тюремная больница…

Какие там врачи — не берусь судить.

* * *

Разумеется, «зэки» делают не только креманки. В цехе, где я работаю, на одном участке собирают картофелеочистительные машины, это, пожалуй, куда сложнее, чем креманки; тут много разных операций — кто-то из осужденных собирает конус, кто-то — электродвигатель и т. д. Этажом выше заключенные собирают водопроводный вентиль. Что это такое, я тоже хорошо знаю. Больше года я делал креманки, а потом меня «перекинули» вот на эти самые вентили. Норма 600 штук в день. Это, конечно, попотеть надо, хотя стоит такой вентиль всего около рубля с небольшим. Сейчас мы уже выпускаем не только чугунные, но и латунные вентили — их две модификации. Латунный стоит дороже, но он имеет удобную своеобразную форму.

Спрашивается: если заключенному от всех заработанных денег непосредственно остается только 15–16 рублей, а все остальное — вычеты, то стоит ли ему стараться сделать этих вентилей (то есть зарабатывать) как можно больше? Это сложный вопрос.

Тем не менее, так его ставить неправильно. Во-первых, работать нужно? Нужно. Только труд исправляет человека. Во-вторых, есть группа людей, которая имеет право на относительно лучшие условия содержания. Это — инвалиды. Они тратят в лагерном магазине не 15–16 рублей, как все зэки, а чуть больше — и из заработанных ими в колонии денег, и из тех небольших сумм, которые переводят родственники. В нашей «зоне» инвалиды есть в каждом отряде, а вообще средний возраст осужденных — сужу только по своей колонии — где-то 32–36 лет. Но говорю, конечно, «на глазок», социологические службы у нас по лагерям не работают. И вообще зэки мало кого интересуют. Сидит человек? Ну и хорошо, раз сидит — значит, виноват. Пусть сидит. Туда ему и дорога!