Юрий долгорукий

Да и в течение того лета, пока продолжался обмен письмами, наполненными словами высокими и пустыми одновременно, сын Долгорукого Глеб не давал покоя сыну Изяслава Мстиславу, который сидел князем в Переяславе, ибо ведомо было Глебу, что переяславцы не хотят Изяславовича, а хотят его. Ещё прошлой зимой, как только Изяслав возвратился в Киев, уничтожив всё на берегах Десны, Глеб неожиданно подошёл к Переяславу, появился возле города перед рассветом, ещё всё спало в городе, стража прибежала к Мстиславу, разбудила его криком: "Не спи, княже, Глеб пришёл на тебя походом!" Но Глеб не хотел биться, он стоял, ожидал, что переяславцы сами откроют ему ворота, пригласят в город. Не дождавшись, отступил от города, и уже только тогда Мстислав погнался за ним, а наперехват из Киева быстро выступил сам Изяслав с дружиной, и так разгромили Юрьевича, вынудили целовать крест, прогнали его в Чернигов.

Однако теперь всё повторилось. Снова на рассвете появился перед валами переяславскими Глеб с дружиной, снова разбудила стража Мстислава, но у того теперь была подмога, присланная из Киева. Подмогой этой должна была быть дружина боярского сына Демьяна Кудиновича, которая остановилась в Переяславе после зимнего Глебова нападения. Прислал Демьяна Кудиновича сам князь киевский Изяслав, но подговорён был своими четырьмя Николаями, о которых следует сказать немного подробнее.

После Ивана Войтишича четыре Николая принадлежали к самым богатым и самым старшим боярам киевским. Слово "четыре" объяснения не требует, Николаями же звались они все, возможно, в честь святого Николая-чудотворца, ибо известно, что нажить богатство на этой земле можно лишь чудом, а не честным путём, и о каждом из Николаев можно сказать без страха впасть в ошибку, что он сам или же его предки были злодеями, лихоимцами, а то и просто негодяями.

Так вот, все четыре боярина были достаточно богаты, степенны, чванливы, вельможны, а ещё: были они жестокими, жадными, начисто одуревшими от старости, но непоколебимыми в своём стремлении управлять князем, всеми землями, захватить чуть ли не весь мир.

Один из них был прозван Николаем Безухим. Когда он был младенцем, свинья отгрызла ему уши, с тех пор он был зол на весь мир, от злости не находил себе места. Когда слыхал о ком-нибудь, кого считал своим врагом, разъярялся от ненависти: "А разве он ещё живой?" Сплёвывал, а слюна была такая ядовитая, что аж шипела. Рубить, толочь, резать, добивать, уничтожать. Ничего другого он не ведал.

Другой назывался Плаксием. Обладал особым даром - плакать по любому поводу: и над жертвой и над самим собой, и в радости и в горе. Слезам тогда придавали значение, как особой милости божьей. Ещё великий князь Мономах обладал слёзным даром, ему с большим или меньшим успехом пытались следовать и другие князья; Изяслав тоже поплакивал время от времени своими золотушными глазами. Плакали бояре, игумены, воеводы, купцы, даже грабители проливали слёзы над ограбленными, а что уж говорить об остальных. Утопали в слезах, лишь бы пожить в радости. Плач стал своеобразным проявлением благочестия. Кто был глуп, не знал книжной премудрости, не сумел говорить на чужих языках, не проповедовал, не творил чудес, тот просто плакал и уже самим плачем возвышался над всеми остальными. Известно ведь, что расплакаться неизмеримо легче, чем задуматься над чем-либо.

Боярин Плаксий обладал влиянием на Изяслава непревзойдённым. Достаточно ему было шмыгнуть несколько раз носом, пустить в бороду две струйки слёз, воскликнуть сквозь всхлипывания: "Сын мой! Черт ты не…", и уже князь готов был снова бросаться туда, куда хотелось этим одряхлевшим, страшным в своей ненависти ко всему сущему людям.

Третий Николай назывался Старым. Помнил всех князей, всех бояр и воевод, всех значительных людей киевских, о каждом мог что-нибудь вспомнить, с каждым, если верить ему, пил и ел, и каждый, умирая, завещал именно боярину Николаю поддерживать Изяслава. Получалось так, что этому старому обманщику с жёлтыми глазами было уже не менее двухсот лет. Но таким старым был только его кожух с двухсотлетней грязью, весь в заплатках. Николай Старый олицетворял среди них то, чем никто из них не обладал: разум. Между ними существовало молчаливое согласие - никогда не вспоминать о такой вещи, как человеческий разум. Похожи они были на библейских иудеев, которые договорились никогда не открывать таинственный ковчег, сброшенный с неба. Ковчег пустой? Ну и что же? Верили, что разум легко заменяется богатством и старостью, длинной седой бородой, которой особенно отличался Николай Старый. Правда, Пётр Бориславович, молодой и умный, обученный всяким премудростям, мог бы сказать им, что если бы всё в жизни вершили седобородые, то для любых дел достаточно было бы стада козлов. Но Пётр никогда не осмелился бы такое сказать, знал это сам, знали весьма хорошо и четыре Николая, поэтому и допустили его к князю Изяславу, собственно, приставили его к князю от себя, чтобы знаниями своими послужил им так же, как Изяслав служил храбростью и разбоем.