Юрий Долгорукий

Юрий во всех смыслах оставался для киевлян чужаком. Из рассказа летописи видно, что ненависть киевлян обратилась не только на него лично, но и на его дружину, пришедшую с ним из Суздальской земли: после его бегства и вступления в город Изяслава киевляне «много изъимаша (схватили. — А, К.) дружины Гюргевы по Киеву». По-видимому, выходцы из Суздальской земли вели себя в Киеве примерно так, как ведут себя победители в завоеванном городе. Они чинили насилия киевлянам, спешили обогатиться за их счет, а князь не слишком препятствовал им в этом.

«Нам с Гюргем не ужити», — говорили киевляне Изяславу еще накануне первого киевского княжения Юрия. Но с особой силой его политическая «неуживчивость» проявилась именно в те месяцы, когда он занимал киевский стол. И если раньше киевляне видели в нем прежде всего сына любимого ими Мономаха и отказывались биться против него, то теперь, после того, как он побывал их князем, отношение к нему изменилось в корне. В последующих войнах Юрия с Изяславом киевляне не только решительно поддержат своего князя и выразят готовность принять участие в военных действиях, но и проявят невиданную прежде ожесточенность. Юрий же не усвоит полученного урока. И когда вновь сделается киевским князем — а это случится уже после смерти Изяслава Мстиславича, — то будет вести себя точно так же, как прежде, не считаясь с обычаями Южной Руси и опираясь исключительно на выходцев из Суздаля.

…Точная дата вступления Изяслава в Киев в летописи не обозначена[76]

. Однако из описания последующих событий видно, что это случилось немногим ранее 2 апреля, то есть в самом конце марта. Киевляне восторженно встречали своего князя, и так Изяслав снова сел «на столе деда своего и отца своего с честью великою». Поклонившись Святой Софии, он отправился на «Ярославль двор», где и устроил пир для своей дружины, пришлых венфов и киевлян: «и ту обедав с ними на велицем дворе на Ярославли, и пребыша у велице весельи». Тогда-то венгры и устроили конные игрища и рыцарский турнир: «на фарех и на скокох (скакунах. — А.К.) играхуть многое множество, кияне же дивяхутся угром множеству, и кметьства их, и комонем их».

* * *

Изяслав действовал настолько стремительно, что Владимирко Галицкий и Андрей Юрьевич оставались в неведении относительно происходящего. Все еще пребывая у Мичска, на Тетереве, они послали сторожу разведать, где находится противник, и только тогда узнали, что Изяслав уже занял Киев, а Юрий бежал в Городец.

Владимирко пришел в крайнее раздражение. «Како есть княжение свата моего! — восклицал он, обращаясь к Андрею. — Аже рать на нь из Володимера идеть, а како того не уведати! А ты, сын его, седиши в Пересопнице, а другыи [в] Белегороде, како того не устеречи!» А затем заявил, что возвращается домой в Галич и прекращает военные действия: «Оже тако, княжите с своим отцем, а правите сами, а яз не могу на Изяслава один пойти…»

Андрей же отправился к отцу. Его по-прежнему сопровождал двоюродный брат — князь Владимир Андреевич. Князья приехали на устье Припяти, к «Давыдовой божонке» (вероятно, церкви Святого Глеба), здесь переправились через Днепр и поспешили в Остерский городок. Когда Андрей встретился с отцом, рассказывает автор Никоновской летописи, князья «охапившеся (обнялись. — А.К.), болезнене плакашася на долг час, сице глаголюще: “Увы нам! Како ся нам дети от врага нашего Изяслава Мстиславичя?”».

Между тем начиналась Страстная неделя. Юрий успел послать за помощью в Чернигов — к братьям Давыдовичам, и в Новгород-Северский — к Святославу Ольговичу, и теперь ждал от них вестей[77]. Другие гонцы с запасами золота отправились к «диким» половцам — словом, все повторялось точно так же, как год назад.