Юрий Тынянов

Поведение декабристов на следствии кажется необъяснимым: в подавляющем большинстве эти смелые, самоотверженные и решительные люди, попав в тюрьму, растерялись тотчас же и в первые же дни были сломлены. П. Е. Щеголев по этому поводу пишет: "...следственные процессы... производят тяжелое впечатление полнейшей бессистемностью показаний, обилием сообщений, признаний и раскаяний"**.

* В. К. Кюхельбекер. Лирика и поэмы. Тома I-II, т. I. Л., "Советский писатель", 1939, стр. 209.

** П. Е. Щ е г о л е в. Декабристы. М. - Л., Государственное издательство, 1926, стр. 354.

Строгий и осторожный историк, П. Е. Щеголев после многолетнего изучения материалов следствия и суда над декабристами делает такое заключение:

"Привлеченные к следствию заговорщики - от прапорщика до генерала - не проявили никакой стойкости и с удивительной безудержностью спешили поведать своим судьям все тайные действия, все слова, вымолвленные со значением и без значения в пустой болтовне, все мысли, даже самые сокровенные; спешили назвать возможно больше имен, хорошо зная, что всякое указание влечет за собой арест; не останавливались по временам даже перед наветами и оговорами своих товарищей и раскаивались, раскаивались без конца. Следователи без особых усилий добивались от своих подследственных ответов на все вопросы. Напрасно было бы объяснять такое чрезмерное обнажение тайн сознательным стремлением уяснить правительству смысл и значение своей заговорщической деятельности и таким образом как бы продолжить пропаганду дела. Такое объяснение не отвечает положению вещей, ибо - надо признать - огромное большинство декабристов выказало самое настоящее малодушие. Если бы они не были на следствии так красноречивы, так мпогоглаголивы, если бы больше думали о возможных результатах своих оглашений и выдач, то, несомненно, было бы меньше жертв, меньше страданий, и самая революционная идея не была бы сведена к такому ничтожному бытию, в какое она попала после суда над декабристами"*.

* П. Е. Щ е г о л е в. Декабристы. М. - Л., Государственное издательство, 1926, стр. 138.

Вероятно, П. Е. Щеголев не вполне прав, считая, что "полнейшая бессистемность показаний, обилие сообщений, признаний и раскаяний" вызваны только "малодушием".

Декабристы признавались во всем не под пыткой - с ними обращались весьма гуманно (конечно, по отечественным понятиям и порядкам). Они признавались не только из страха, от ослеплявшего всегда русское общество ужаса перед застенком, хотя хорошо помнили, что было с их предшественниками, и не только потому, что знали, что в России нет закона, а есть державная воля, и поэтому человек беззащитен и в любую минуту с ним могут сделать все, что нужно для "пользы отечества". Вне всякого сомнения, страх перед дознанием был чудовищным. Судилища, происходившие в павловскую и предшествующие эпохи, сопровождались пытками и кончались увечьями. Ужас общества был непреоборим, неизгладим.

Но страх был не единственный и, может быть, даже не главным из всего, что давало победу правосудию в самодержавной стране. И нужные показания были получены не только от трусов и не только от тех, кому пришлось особенно тяжело. Отношение же к подследственным было не одинаковым, и это было связано с тем, как тайный комитет и особенно сам Николай Павлович оценивали личность и поведение арестованного.

До нас дошло много рассказов о жизни декабристов под следствием. Среди них выделяется своей обстоятельностью и живописностыо рассказ И. П. Липранди:

"...Из прихожей стеклянная дверь, через нее я вижу несколько человек около стола за самоваром; все это во втором часу пополуночи меня поражало. "Вот, господа, еще вам товарищ!" - сказал Жуковский (адъютант дежурного генерала. - А. Б.); все глаза обратились на меня. Здесь сидели за чайным столом: бригадный генерал 18 дивизии Кальм; известный Грибоедов; адъютант Ермолова Воейков (оба привезенные с Кавказа), отставной поручик Генерального штаба А. А. Тучков (старший брат бывшего в Москве генерал-губернатора) и предводитель дворянства Екатеринославской губернии Алексеев... Поздний чай произошел от того, что Воейков и Грибоедов были на допросе в Комиссии, находящейся в крепости. Через час мы все были как старые знакомые. Предмет разговора понимается: вопросам, расспросам и взаимно сообщавшимся сведениям не было конца. Содержались мы на свой счет, обед брали из ресторации; позволено было выходить вечером с унтер-офицером для прогулки... книг, набранных Грибоедовым от Булгарина, было много"*.

Так содержались подследственные.

Или так:

"Присылаемого Якушкина заковать в ножные и ручные железа; поступать с ним строго и не иначе содержать, как злодея"**.

* И. Липранди. Замечания на "Воспоминания" Ф. Ф. Вигеля. "Чтения в императорском обществе истории и древностей Российских при Московском университете", кн. 2, 1873, стр. 234-235.

** "Реестр высочайшим собственноручным е. и. в. повелениям, последовавшим на имя ген.-ад. Александра Васильевича Сукина". В кн.: П. Е. Щ е г о л е в. Декабристы. М. - Л., Государственное издательство, 1926, стр. 272