Читаем Юрий Тынянов полностью

гораживает себя и жалуется на обиды: "демагоги" обзывали его то "рабом", то "трусом"*. О себе Фаддей пишет так: "Для меня нарочно был дан вечер, чтобы познакомить с Гуммлауером (секретарь австрийского посольства.А.. Б.) и другими интересными людьми. Я обещал быть, но завязал голову и остался дома"**. Отвечая на вопрос: "Имеют ли иностранные державы влияние на политический образ мыслей в России?", Булгарин пишет: "Этим вопросом вы коснулись самой чувствительной струны моей, ибо в продолжение десяти лет это составляет мою idee fixe"***. Произведение Булгарина больше, чем на донос, похоже на публицистический очерк, перемешанный с очерком быта и нравов. Но это - Булгарин. Получив вдохновенное булгаринское послание, III отделение страшно разволновалось и, не имея возможности допросить австрийского посланника и повешенного Рылеева, вызвало из каторжной работы в Чите государственного преступника Александра Осиповича Корниловича. Государственного преступника посадили в Петропавловскую крепость и об австрийской интриге стали спрашивать прямо и без обиняков. Корнилович отверг попытки обвинить его в шпионаже и выдаче государственной тайны, и ему поверили. Но Австрия снова на всякий случай была оставлена в подозрении. Нельзя сказать, что для этого совсем не было оснований. Во всяком случае, интерес к Австрии возник не случайно. В приложении к донесению, предназначенному для императора, по этому

--------------------

* П. Е. Щ е г о л е в. Декабристы. М.- Л., Государственное издательство, 1926, стр. 302.

** Там же.

*** Там же, стр. 300.

поводу сказано: "...князь Трубецкой в своих, весьма пространных показаниях говорит только, что ввечеру 14-го минувшего декабря свояк его, рассуждая о происшествиях сего дня, сказал: "Que diable, si I'on voulait faire une revolution, ce n'est pas comme cela qu'il fallait s'y prendre". (Кой черт, если хотели сделать революцию, то должно бы не так за это взяться.) Сии слова, без сомнения, не могут служить доказательством доброжелательства к России, но они доказывают, по крайней мере, что план заговора и мятежа не был известен графу Лебцельтерну"*.

Все это приобретает особый интерес, если вспомнить, что австрийский посланник при русском дворе граф Лебцельтерн был свояком декабриста князя Трубецкого.

Князь С. П. Трубецкой был женат на дочери графа Лаваль, вторая дочь графа была замужем за Лебцельтерном, Трубецкие и Лебцельтерны были в близких отношениях и встречались часто. Летом они жили вместе на даче. У них бывали - на даче и в Петербурге - люди, впоследствии вышедшие с оружием на площадь. О разговорах, которые велись у Трубецких и Лебцельтернов, Булгарин вспоминает с испугом: "...в этих обществах так стали рассуждать о политике... что я ускользнул от них и заперся дома. Мое положение в свете внушило мне благоразумие, которое мне шептало, что рано или поздно правительство обратит внимание на эти инстигации"**.

* П. Е. Щ е г о л е в. Декабристы. М. - Л., Государственное издательство, 1926, стр. 299.

** Там же, стр. 301.

Можно предположить, что Тынянов не ввел австрийскую интригу, потому что не хотел разрушить изолированность декабризма, потому что австрийская интрига могла увести роман в детектив и потому что она не доказана. Последнее обстоятельство, впрочем, серьезного значения не имеет, потому что недоказанные вещи не обязательно выдавать за доказанные.

Характер обращения с историческим фактом определяется не прихотью писателя, а его художественной системой, которая может им и не осознаваться, но не может не управлять его поступками. История заставляет людей совершать самые разнообразные и далеко не всегда характерные поступки, а литература - только характерные. Поэтому писатель вводит в произведение не всякую историю, не всякую жизнь, а подтверждающие его правоту факты из истории и жизни. Все, что противоречит осознанной или неосознанной художественной системе писателя, в его книги не попадает. Правота художника - в умении выделить из истории и жизни генеральное свойство явления. Отличие жизненного и исторического факта от литературного в том, что первые эмпиричны, а второй отобран как характерный. Писатель подчинен только литературной характерности. И чем более значителен писатель, тем ближе он к объективной исторической истине. Тынянов не ввел австрийскую интригу, игравшую какую-то роль в истории Северного общества, из-за противоречия, в которое вступает этот возможный, но не очень существенный исторический факт с литературной характерностью.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих кумиров XX века
100 великих кумиров XX века

Во все времена и у всех народов были свои кумиры, которых обожали тысячи, а порой и миллионы людей. Перед ними преклонялись, стремились быть похожими на них, изучали биографии и жадно ловили все слухи и известия о знаменитостях.Научно-техническая революция XX века серьёзно повлияла на формирование вкусов и предпочтений широкой публики. С увеличением тиражей газет и журналов, появлением кино, радио, телевидения, Интернета любая информация стала доходить до людей гораздо быстрее и в большем объёме; выросли и возможности манипулирования общественным сознанием.Книга о ста великих кумирах XX века — это не только и не столько сборник занимательных биографических новелл. Это прежде всего рассказы о том, как были «сотворены» кумиры новейшего времени, почему их жизнь привлекала пристальное внимание современников. Подбор персоналий для данной книги отражает любопытную тенденцию: кумирами народов всё чаще становятся не монархи, политики и полководцы, а спортсмены, путешественники, люди искусства и шоу-бизнеса, известные модельеры, иногда писатели и учёные.

Игорь Анатольевич Мусский

Биографии и Мемуары / Энциклопедии / Документальное / Словари и Энциклопедии
Отмытый роман Пастернака: «Доктор Живаго» между КГБ и ЦРУ
Отмытый роман Пастернака: «Доктор Живаго» между КГБ и ЦРУ

Пожалуй, это последняя литературная тайна ХХ века, вокруг которой существует заговор молчания. Всем известно, что главная книга Бориса Пастернака была запрещена на родине автора, и писателю пришлось отдать рукопись западным издателям. Выход «Доктора Живаго» по-итальянски, а затем по-французски, по-немецки, по-английски был резко неприятен советскому агитпропу, но еще не трагичен. Главные силы ЦК, КГБ и Союза писателей были брошены на предотвращение русского издания. Американская разведка (ЦРУ) решила напечатать книгу на Западе за свой счет. Эта операция долго и тщательно готовилась и была проведена в глубочайшей тайне. Даже через пятьдесят лет, прошедших с тех пор, большинство участников операции не знают всей картины в ее полноте. Историк холодной войны журналист Иван Толстой посвятил раскрытию этого детективного сюжета двадцать лет...

Иван Никитич Толстой , Иван Толстой

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное