Юрий Тынянов

В романе Тынянова настоящие бедствия рождаются из боязни мнимых.

Настоящим бедствием оказывается то, что служение Грибоедова родине присваивается самодержавной монархией. Настоящие бедствия - это бесплодие, умирание. Это путь от "былых страстей" к "холодному лику", Эти настоящие бедствия в романе рождаются из боязни мнимых: из боязни показаться смешным своей верностью "иллюзиям".

О Грибоедове-писателе в романе не говорится почти ничего. Грибоедов в романе - дипломат. То, как говорится о его писательстве, и еще больше, как умалчивается, очень похоже на то, что в доме повешенного не говорят о веревке. Об этом нельзя говорить. Когда заговаривают, он бледнеет. Он попробовал и отдернул руку: "Грузинская ночь", трагедия, ямбы... "Пушкин промолчал..." Потом сказал: "Завидую вам". Крылов заснул, слушая трагедию: "...ничего но сказал Крылов, уронивший отечную голову на грудь". "Высокая, высокая трагедия..." - сказал Булгарин. И как-то вдруг стало ясно, что она не нужна.

Сначала он борется с этим. Он успокаивает себя: "Трагедия была прекрасна". Потом через три страницы оказываемся: "Трагедия была дурна".

А незадолго до того, как решено, что трагедия прекрасна, Тынянов пишет несколько как будто бы непритязательных строк. Но в "Смерти Вазир-Мухтара" непритязательных строк нет. В романс стиховеда Тынянова, как в стихе, учтено все. Писатель извлекает из слова разнообразные обертоны значений. Для того чтобы не сказать сразу всего, а только заставить насторожиться, он в ответственных местах перекрывает главную тему побочной, начиная ее словом, которое в первое мгновение, по инерции восприятия, в интонации первой темы воспринимается как относящееся к главной, а не побочной теме. Таким образом, главная тема оказывается окрашенной свойствами побочной. Сделано это так:

"Трагедию он, во всяком случае, докончит и напечатает. Но вот какова она? Нужны переделки.

Что-то пустовата (курсив мой. - А. Б.) его квартира и холодна. Сашка тоже не топит.

Он приказал Сашке затопить камин, подождал, пока тот отгремит дровами и кремнем, и уселся.

Он взял листки и начал их перебирать. Трагедия была прекрасна".

Между "Горем от ума" и "Грузинской ночью" путь был длинный, унылый, как из Петербурга в Тейран. И шел он этим путем шесть лет. "Может быть, поэзия стала совсем не та, пока он терял время с Аббасом-Мирзой", - думает Грибоедов. А за это время Пушкин написал южные поэмы и "Бориса Годунова".

О том, что был написан "Борис Годунов", и о том, что Грибоедов (да еще вместе с Мицкевичем!) присутствовал на пушкинском чтении трагедии, Тынянов не говорит ни слова.

Тынянов старательно обходит литературу.

Если он и говорит о ней, то всегда как о неудаче.

Литература в романе только неудачная, ошибочная, умирающая. Поэтому "Горя от ума" и "Бориса Годунова" в нем нет, а есть "Грузинская ночь".

"Грузинская ночь" идет у Тынянова как тема неудачи и умирания Грибоедова-писателя.

Тема начинается в том месте романа, где происходит перерождение поэта в чиновника. Одна из мотивировок перерождения и одна из причин его отъезда в Персию - отчаяние от своей немоты. "Умею ли я писать?.. Отчего же я нем, нем, как гроб?" Чтение трагедии Грибоедовым - это попытка утвердиться, укрепиться в литературе, победить и в случае победы уйти в литературу, остаться в России. Нужна была большая, шумная, признанная победа. Поэтому на обеде, когда он читает трагедию, названы не все присутствующие (а этот обед был событием для позднейших мемуаристов), но именно представители наиболее значительных литературных партий, в борьбе с которыми решались литературные судьбы: Булгарин и Греч, братья Полевые, Крылов, Пушкин. Победа была необходима. Она была необходима не только его обиженному литературному тщеславию, но его скудной вере в необходимость жить. Грибоедов проигрывает битву: литература "была в чужих руках". Проиграв литературу, он пытается взять реванш на поприще, где нужны "способности человека государственного".

"Грузинской ночи" в романе отведено столько и такое место, что становится совершенно ясно, как старательно Тынянов обходит литературу в жизни своего героя. Эпизод с "Грузинской ночью" сделан между прочим. Между прочими делами. Между проектом и обедами:

"...Он развернул малые и большие, по большей части желтые листки. Это был не проект и не инструкция, а трагедия".

То, что он развернул не проект и не инструкцию, а трагедию, оговаривается специально. И это естественно, потому что в романе литература старательно обходится, и то, что герой романа не писатель, уже не писатель, подчеркнуто. Трагедия лежит в романе вместе с инструкцией и проектом. И, оказывается, главное - это не трагедия, а проект. Может быть, даже инструкция, выделенная не только напоминанием, но и сюжетным ходом. Трагедия и писалась между прочим. "Листки он исписывал персидскими ночами, во время переговоров с Аббасом-Мирзой".