Юрий Тынянов

Пушкинский период русской литературы начинается со смещения стабилизированных форм XVIII века, а позднее и карамзинистского канона. Этот период был понятием не только времени, но и круга. Круг же был не совсем тем, что раньше называлось «пушкинской плеядой», потому что в «плеяду» включались поэты, по своим Эстетическим намерениям соприкасающиеся с Пушкиным в очень отдаленных точках, а иногда и враждебных ему. Но пушкинский круг был. В отличие от «плеяды», он более замкнут. Пушкинская система была нормой, с которой литературное явление или сливалось, или, напротив, выделялось, не похожее на эту норму. Система была мерой, определявшей принадлежность и устанавливающей оценку. Все то, что «не принадлежало», как всегда в истории литературы, считалось не только иным, но и плохим. Так иное явление — Тютчев — было обойдено молчанием, как полагает Тынянов, недоброжелательным[39]. На фоне этой нормы и особенно на фоне той, которую создали Майков и Щербина, Некрасов был «невозможен» и «неприемлем». На фоне старой нормы всякое новое явление, а новое — это обязательно отличное от нормы, выглядит невозможным и неприемлемым.

Каждый большой художник сам ощущает в определенные моменты необходимость смещения прежней манеры. И конечно, ощущал это Пушкин. Он понимал исчерпанность своей старой системы и после южных поэм, и в момент перехода к прозе. Он искал новой, отличной от «пушкинской», нормы. Тынянов это заметил и сказал, что «многие историки литературы» не видят «спада лирической продукции у Пушкина в этот (последний. — А.Б.) период и наметившегося выхода его в смежные с художественной литературой ряды: журнал, историю»[40] (которые, конечно, интересовали Пушкина как художника, создавшего в связи с журнальной работой и изучением истории

художественные произведения).

«Пушкин характерен… своими отходами от старых тем и захватом новых»[41].

Отход от старых тем в искусстве переживается как крушение, как трагедия, как катастрофа.

Но большой художник предпочитает прощание со старой темой исчерпанности и хождению на поводу у склеротизированной системы. Это свойственно каждому большому писателю, успевшему пережить созданную им же систему. Так было с Гоголем на рубеже первого и второго тома «Мертвых душ», когда по одну сторону остался «Ревизор», а по другую «Выбранные места из переписки с друзьями». Второй том и «Выбранные места» были попыткой выхода из канонизированной «гоголевской» системы. Исчерпанность системы привела к кризису Льва Толстого. Так было с Крыловым, перешедшим от журнала к стихам, с Пушкиным, перешедшим от стихов к журналу, с Блоком, простившимся с декадентскими мотивами первых циклов и вышедшим в великое искусство символизма.

Различными бывают причины уходов, и побуждают писателя обращаться к новому материалу чаще всего психологические мотивировки. Но определяющими эту мотивировку всегда бывают реальные обстоятельства, в которых существует писатель.

Пушкин проходит сквозь тыняновское творчество с историко-литературными событиями эпохи. Литературные взаимоотношения тех лет, когда Пушкин начинал свою деятельность, определялись борьбой архаистов с карамзинистами.

Тема формулируется Тыняновым так: «Архаисты и Пушкин».

Тынянов настойчиво и демонстративно сближает Пушкина с архаистами и сеет вражду между ним и карамзинизмом. «…Эпиграммы Пушкина 1819 г. на Карамзина, которые А. Тургенев и Вяземский припомнили Пушкину после смерти Карамзина, были в атмосфере почитания, окружавшей его имя, актом поразительного вольнодумства»[42]. «Озлоблены были («Русланом и Людмилой». — А.Б.) вовсе не старшие архаисты, как это обыкновенно изображается, а либо «беспартийные консерваторы», либо… старшие карамзинисты и близкие к ним»[43].

«…Пушкин влил в эту литературную культуру (карамзинистов. — А.Б.)

враждебные ей черты, почерпнутые из архаистического направления… у Пушкина это было внутренней, «гражданской» войной с карамзинизмом…»[44]. Это настойчивое подчеркивание близости с архаистами и расхождений с карамзинистской школой, несомненно, следует отнести на счет известной полемичности работ, связанных с архаистами. Полемичность вызвана тем, что «по отношению к архаистам в истории русской литературы учинена несправедливость…»[45]. Стойкая уверенность в их реакционности мешала говорить об этих людях серьезно. Кроме того, приходилось пробивать не менее стойкую уверенность в отношении верноподданности пушкинского карамзинизма. Но полемика, как почти всегда у Тынянова, не играет существенной роли, и главное, конечно, в том, что, постоянно соприкасая Пушкина с одним и другим течениями, Тынянов выводит обособленного Пушкина.

«…Пушкин сходится с младшими архаистами в их борьбе против маньеризма, эстетизма, против перифрастического стиля — наследия карамзинистов, и идет за ними в поисках «нагой простоты», «просторечия»…»[46], и «…от карамзинистов Пушкин… перенял подход к литературе, как к факту, в который широко вливается неканонизированный, неолитературенный быт» [47].