Юрий Тынянов

Вводится тема необходимости «кончить какие-то расчеты». Тема не уходит еще в предчувствие гибели, потому что сразу же после того, как сказано, что «надо было кончить какие-то расчеты», герой подумал: «Распорядиться рукописями. Еще пропадут…» Заканчивается фраза тревожным предположением: «…в случае… (И он не захотел додумывать — в каком случае.)» Тревожная нота усиливается: «Семен, ты сегодня меня не жди. Ты в случае, если что обо мне услышишь, не пугайся». Тревога стремительно нарастает. Мелькает Каховский, смотрит на Вильгельма и — не узнает. Все крайне напряжено, «…сейчас все может рассыпаться, вывалиться из рук». А через четыре страницы эта фраза, произнесенная как предположение, произносится как уже происходящее: «все рассыпается, валится из рук». И когда все рассыпалось и вывалилось из рук, все стало бессмысленно и нелепо, все непоправимо испорчено и просто нужно что-то делать, он бессмысленно стреляет в великого князя из пистолета.

История пистолета, давшего три осечки, рассказана подробно, с двумя пейзажами, коллизией и обстоятельным описанием самого оружия. Зта выделенность его нужна для «нелепости», «судьбы» и завершения темы предрешенности. Тема предрешенности заканчивается так: «Милый, всем умирать».

Безумие, нелепость, трусость, измена съедают восстание. Люди, годами ждавшие этого дня, топчутся на месте или бессмысленно мечутся по городу.

Вот что делает в этот день Рылеев.

«…Рылеев стоял у окна и смотрел на черную ограду канала, как тот капитан, который чутьем в этом молчании уже определил исход».

Безразлично, зная, что от этого уже ничего не изменится, он посылает Кюхельбекера в Экипаж:

«…Рылеев оторвался от окна и махнул рукой:

— Поезжай в Экипаж».

Потом он показан на площади в самый разгар восстания:

«Рылеев — он не мог вынести шума… и ушел с площади, опустив голову».

Больше в этот день Рылеев не сделал ничего.

«Трубецкой и вовсе протоптался где-то у Главного штаба». «Он либо изменник, либо трус». Во время восстания Трубецкого неоднократно вспоминают, но появляется он только один раз, и видят его не восставшие, а Николай: «У самого угла Николай заметил странного человека в мундире Генерального штаба, который стоял в стороне от толпы, а завидя Николая, круто повернулся. По сутулой спине Николай признал его. «Полковник Трубецкой… Странно».

Тенью «со спокойными неживыми глазами», «как во сне», с кинжалом в руке скользит по улицам, никого не узнавая, Каховский.

Безумие разлито по главе. День 14 декабря начинается с того, что «с самого утра легкое и свободное безумие вошло в Вильгельма». «Вильгельму начинает казаться, что и он в бреду». И Вильгельм проходит через всю главу с «сумасшедшими глазами» и уходит с «сумасшедшей хитростью преследуемого зверя».

Весь день он натыкался на таких же безумцев — Каховский, Цебриков. У Цебрикова «блуждающие глаза», «слова у Цебрикова путаются», «говорит Цебриков несвязно», «с Цебриковым неладно».

Нелепо въезжает в проулок между каре московцев и каре Экипажа «диковинная карета». Это прямо из Лондона в восстание въехал в пудреном парике лицейский приятель — Горчаков.

Между молодым человеком в нарядном бархатном камзоле и людьми, стоявшими на площади, такая фантастическая разница, такое отсутствие реальных связей, что «Вильгельм… видит диковинную карету, молодого человека в ней и мгновенно перестает понимать, где он находится». И вся история с молодым человеком, пудреным париком, диковинной каретой, форейтором и лошадьми цугом нужна для того, чтобы сказать: «мгновенно перестает понимать, где он находится».

Как предатель и трус ведет себя Якубович. Узнав о смерти царя, он прибегает к Рылееву.

«Якубович не был похож на себя, брови его были сдвинуты, глаза дики.

— А, — закричал он, — …что ж, радуйся — царь умер. Это вы его вырвали у меня!..

Якубович вытащил из бокового кармана полуистлевший приказ о нем по гвардии.

— Восемь лет носил я это на груди, восемь лет жаждал мщения. Все бесполезно. Он умер.

Он изорвал бумагу и убежал».

Царь, переведший его из гвардии в армию, умер, и после этого политическая деятельность Якубовича, собственно, заканчивается. Впрочем, вдруг он начинает кричать: «Жребий, мечите жребий, кому убивать тирана». Остатки энтузиазма приводят Якубовича на Петровскую площадь.

Его появление на площади сразу настораживает.

«Якубович не смотрит на Вильгельма, на ходу рассеянно с ним здоровается, потом морщится, прикладывает руку к повязке:

— Черт, голова болит».

Тынянов усиливает настороженность сильным, хорошо рассчитанным приемом: он вводит Якубовича всякий раз следом за Трубецким. А так как в начале главы Тынянов уже сказал недоброе о Трубецком, и сказал так, как говорят о том, что всем хорошо известно, то предполагается, что во мнении читателей Трубецкой скомпрометирован уже давно. И вот теперь, после резкой реплики о скомпрометированном Трубецком: «Дальше так продолжаться не может, где же наконец Трубецкой? Без диктатора действовать нельзя», — введен Якубович: