Юровские тетради

Она садилась у кровати и играла на гитаре веселые песенки, негромко напевая. Виктор слушал, не сводя с нее глаз, и, когда она уходила, говорил, поддерживая рукой трясущиеся губы:

— Хороша, верно? Да ты не молчи, отвечай. Я так считаю: такой сестре каждый бы позавидовал.

Жалеючи брата, Шурочка ездила за кагором то ли в бывшее волостное село, то ли в районный город и теперь поила задыхавшегося Виктора с ложки. Когда он «поотошел», она стала писать под его диктовку. Однако диктовать Виктору было трудно, он то и дело хватался за горло, морщился от боли. Лицом он еще больше осунулся, на лбу и около рта чернели глубокие складки.

— Видишь, — чуть скосил он на меня глаза, — работаем в две смены. Садись, отдохни с дороги.

— Тебе, Витя, самому пора отдохнуть, — напомнила Шурочка. — Полежи спокойно, а я пойду.

Оставшись со мной, Виктор спросил, что у нас нового, как подвигаются дела с «Женитьбой». Подготовка спектакля больше всего интересовала его. А я в этот раз ничем не мог порадовать его: у Шаши кончался отпуск, через два дня ему надо ехать в город, в мастерскую, драмкружок лишался жениха.

— Жалко! — ответил Виктор и предложил: — Попробуйте Павлушку провести в Подколесина. Ему надо встряхнуться.

— А он уже встряхнулся: вызов получил, скоро поедет гуда же, в город, готовиться на тракториста, — сказал я.

— Так это ж здорово! Просто отлично!

— Что отлично? — не понял я.

— Раз будет свой тракторист, то будет здесь и трактор. С постоянной пропиской. Не задерживайте Павлушку, посылайте. Эх, увидеть, бы мне!.. — Глаза его блеснули. — Шурочка, Шурочка, — захрипел он, — зайди, дай еще ложечку, дела-то…

Подождал. Она не пришла. Слегка пошевелил головой.

— Видно, нельзя. Она знает, строгая… А вам, быть может, что полегче? — снова вернулся он к разговору о спектакле. — Вон поройся на этажерке. В одном журнале, в последнем, есть одноактная пьеса. О первой деревенской комсомолке. Шурочке понравилась. Не начать ли с малого?

Я нашел этот журнал с пьесой и стал было читать, но Виктор сказал, чтобы я взял домой. Пьесы надо читать не спеша. Главная роль должна полюбиться Нюре. Тоже ведь первая комсомолка.

— А за «Женитьбу» возьмемся позже. Скоро я поднимусь и помогу, — пообещал Виктор и сделал движение, как бы доказывая, что этого ждать не так уж долго.

Как ему хотелось жить и работать!

Уходя, я встретил на крыльце Шурочку.

— Пойдем по тропочке, провожу тебя.

Миновав деревню и спустившись к мостику через ручеек, она остановилась и обернулась ко мне.

— Вчера у нас был секретарь ячейки Топников с доктором, — начала она. — Доктор сказал, что надежды нет. Рак горла и пищевода… — Она потянулась за платочком, шепотом произнесла: — Такие дела…

— Неужто все?..

— Все. Не знаю, как я без него… Он после смерти отца единственной опорой был у нас с мамой. Если бы не он, может быть, я и в педучилище не поступила — в школе училась так себе… — призналась Шурочка. — А он надел на меня узду, хватит, говорит, идти налегке. Запряг и сам стал помогать везти воз. — Она замолчала, наклонив голову и чертя носком туфельки узоры на песке. Я стоял и глядел на нее и на узоры. Нарушать ее молчание не посмел.

— Да, что еще я хотела сказать? — выпрямилась Шурочка. — Топников велел передать тебе, чтобы ты лобызал у него. И поскорее. Не догадываешься — зачем?

— Нет. Разве насчет ячейки?

— У братца придется тебе дела принимать.

— Сказала!..

— Не я сказала — Топников. И чего ж? Берись! Об одном прошу тебя, Кузя: не проговорись Виктору. Он еще верит, что сам вернется.

— Знаю. Но я никуда! — отрезал я, вдруг рассердившись на себя. Какой же из меня будет секретарь сельсовета, если столько времени не знал, как и слово-то это пишется.

— Вот и напрасно упираешься. Топников не похвалит, — возразила Шурочка.

Попрощавшись, она пошла домой. Пройдя по тропинке до поворота, оглянулась, попросила:

— Приходи опять. Мы с Виктором будем ждать тебя.

На другой же день утром я отправился к Топникову, правда, не решив еще для себя, что соглашусь на сельсоветское секретарство.

Топникова на месте, в партячейке, не оказалось — куда-то уехал. Я прождал до вечера, но и вечером он не явился. Уборщица хотела отвести меня к нему на квартиру ночевать, но я подумал, что если он вернется, то прежде всего зайдет к себе на работу, и остался в его комнатке. Лег на дощатый диван, подсунув под голову подшивку газет.

Утром меня разбудил знакомый голос:

— Вставай, дважды секретарь и одиножды избач!

Конечно, это был сам Топников. Я привстал, протирая глаза и ворча, что ни в сельсоветские секретари, ни в избачи не пойду.

— Какой же я грамотей? Мне знаешь какое письмо прислали из газеты, сколько насчитали ошибок?

— Видишь, газета тоже верит в тебя. Не верила бы — не прислала такое письмо.

Он глядел на меня по-отцовски, с доброй улыбкой. Был он еще в плаще, видно, только что вернулся из поездки, под глазами желтели мешки, сильно старившие его. Наверное, подумал я, он еще глаз не смыкал, смертельно спать хочет, как он это все выдерживает? Ведь у человека всяких дел под завязку, а еще и на меня время тратит, уговаривает.