Юстиниан

В урочное время начался професис, прощание — когда родственники и соратники усопшего приходили отдать последний почет. Люди шли и шли — потоком. Обитые серебром Царские врата были распахнуты, и через высокий мраморный порог переступали тысячи, десятки тысяч ног: сперва — в дорогих сандалиях и военных сапогах-кампагиях, затем — в обуви попроще, а то и вовсе босые.

Тем временем, заслышав о печальном событии, в столицу торопились провинциальные архонты и просто значительные люди из окрестностей: Эмимонта, Родоп, Фракии, Вифинии, Геллеспонта. Чем ближе к Константинополю, тем больше народу было на дорогах. Одна за одной, подпрыгивая и лязгая на каменных плитах, катились повозки, их обгоняли закутанные в плащи верховые, и все подгоняли коней или мулов: успеть, успеть. Начальники почтовых станций выходили навстречу требовательным посетителям и сокрушенно качали головами:

— Лошадей нет. Мулов нет. Ослов тоже.

Хозяева постоялых дворов и харчевен сбивались с ног, стараясь хоть как-то обслужить огромное число приезжих, наводнивших Константинополь.

А мимо носилок всё шли и шли люди: ромеи и варвары, рабы и свободные, ремесленники и купцы, банщики и дворцовые служки, сенаторы и цирковые артисты, схоларии и проститутки. С государем прощался весь Константинополь — и вся империя. Рядом с юношами из столичных школ и модницами, надевшими в качестве траурных самые тонкие и дорогие одежды, мимо покойника двигались седые ветераны италийских кампаний и восточных войн, офицеры и простые солдаты в выцветших военных плащах. За густобровым горбоносым сирийцем с ухоженной, смазанной душистым маслом длинной бородой можно было видеть усатого рыжего герула с обветренным от далеких походов лицом; за непонятного племени широкоскулым рабом-водоносом в застиранном куцем хитончике и грубой накидке стоял вальяжный кудрявый армянин в темно-коричневом плаще тонкой шерсти, с глазами, похожими на спелые маслины.

Иоанн из Студийского квартала тоже побывал тут, с отроком-внуком: сжав его плечо, он прошел мимо тела.

— Великий человек, да, деда?

— Да, да, — соглашался Иоанн.

Выйдя из церкви, отойдя от толпы, он оглянулся — не слышит ли какой паракенот-соглядатай — и, склоняясь к отроку, прошептал:

— Великий человек. Но пускай теперь его судит Бог. И спросит о моем братце Каллимахе.

Парнишка поднял на деда глаза, но ничего не произнес, а только вздохнул и пошел дальше.

На третий день императора отпели и вынесли из церкви — ногами вперед, как делаем это мы и поныне.

«Святый Боже,

Святый Крепкий,

Святый Бессмертный,

Спаси и помии-и-илуй нас…» — тянули певчие — а на улице императора ждал народ со свечами.

Людей удалили от дворца и носилки понесли к храму Святых Апостолов. По всей дороге, на Месе и далее, люди зажигали свечи и благовония. С обеих сторон шли и пели два хора: с одной стороны — мужской, с другой — женский, составленный из монахинь.

Вот и ектирий. Возглас препозита:

— Входи, василевс, ибо ждет тебя царь царствующих и Господь господствующих!

Второй возглас:

— Сними венец с главы своей! — и золотую диадему меняет пурпурная повязка. Дальше — последняя лития, и саркофаг принял тело — будто проглотил его квадратным ртом.

Священник крестообразно посыпал императора прахом земным и отошел. Зашуршала, надвигаясь, тяжелая каменная крышка. «Буммммм…» — вздрогнула земля, когда она встала на место.

Толпа выдохнула.

Всё.

А вечером на улицах города начались песни и пляски. Народ праздновал восшествие на трон Юстина. «После своей старости, — кричали люди, — мир радуется, чтобы снова стать молодым, и возвращается к своей старой форме и внешности. Железный век теперь ушел, и золотой век восходит в твое время, Юстин!»[415]

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

— Вечером в шатрах ты услышишь ропот и возмущение моей жестокостью, — сказал он мне. — Но я вобью им обратно в глотки их жалкое возмущение: я кую человека.

А. де Сент-Экзюпери «Цитадель»

На третий день после похорон состоялись поминки. У саркофага собрались родственники и прочая высшая знать. По обычаю, покойника хвалили; специально приглашенные риторы читали славословия — пышные, составленные по всем канонам. Их поручили лучшим, и, вероятнее всего, в числе приглашенных для этой цели оказались и Павел Силенциарий, и Корипп. Для поминальной тризны открыли один из залов дворца. За едой и милостыней повалила толпа бедняков — их кормили и одаряли мелкими монетами. На столах в простой деревянной и глиняной посуде символически преобладали рыбные блюда[416]. А знати еду и питье подавали на золоте, и на многих тарелках и кубках был он — Юстиниан, Юстиниан, Юстиниан: изображения побед, прославления и портреты.

Но похвала на поминках — вещь обязательная. А как на самом деле воспринимали Юстиниана современники? И как оценивать его нам?

Однозначного ответа не будет. Тем не менее некоторые обобщения возможны. Попробуем их сделать, опираясь на свидетельства.