Юсуповы, или Роковая дама империи

На окраине стольного городаЯ в убогой семье родился,Горе мыкая, лет пятнадцатиНа кирпичный завод нанялся.Было трудно мне время первое,

Но зато, проработавши год,За веселый гул, за кирпичикиПолюбил я кирпичный завод.На заводе том кралю встретил я,Лишь, бывало, заслышу гудок,Руки вымою и лечу я к ней

В мастерскую, в условный куток.Каждую ноченьку мы встречалися,Где кирпич образует проход…Вот за кралю ту, за кирпичикиПолюбил я кирпичный завод.

Когда мы вновь приехали в Россию, Николай решил, что мой талант зарывать в землю – большой грех, а потому мне следует выйти на сцену «Аквариума» – самого шикарного петербургского кабаре. Николай был знаком с директором и предложил ему прослушать приехавшую из Парижа шансонетку с модными куплетами.

Надо полагать, и без объяснений понятно, что этой шансонеткой был я.

На другой день я явился к директору в сером жакете с юбкой, чернобурке и огромной шляпе, спел ему свой репертуар – и был немедленно ангажирован на две недели. Директор пришел в восторг от моего пения!

Поленька, возлюбленная Николая, смастерила мне хитон из голубого тюля, затканного серебряными нитями. На голову я надел плерезы из синих и голубых страусовых перьев. Туалет дополняли матушкины бриллианты.

Три звездочки, разжигая интерес публики, значились на афише вместо имени «парижской этуали». И вот я на сцене. Прожектора ударили по глазам, но еще сильнее слепил меня ужас. Голос пропал, да и вообще я не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой. А тем временем оркестр начал играть «Райские грезы», но мне чудилось, что музыка доносилась издалека. Из зала послышались несколько жалких хлопков. Похоже, кто-то хотел меня подбодрить. Кое-как раскрыв рот, я пропел романс. Встречен он был весьма прохладно. Но я запел снова, снова, я осмелел, разошелся… хлопали все громче, и наконец грянула овация. Я трижды выходил на бис!

На меня сыпались цветы и поздравления. Сбежав в мою уборную, мы с Николаем и Поленькой помирали со смеху, в то время как за дверью бесновались поклонники с букетами и конфетами. Среди этих кавалеров были офицеры, которых прекрасно знал Феликс Юсупов… но сейчас я был французской шансонеткой. Ужасно хотелось проверить, удастся ли заморочить им головы, однако брат запретил, а взамен повез к цыганам, где я пел под гитару то в образе певички, то в своем.

Шесть вечеров в «Аквариуме» пел я вполне благополучно. А на седьмой все кончилось. В ложе появились друзья наших родителей. Они сначала обратили внимание на матушкины бриллианты, а потом узнали меня.

Грянул скандал. Домашняя сцена разыгралась ужасная. Николай уверял, что это он меня искусил. Он пытался меня защитить, но досталось обоим. Друзья родителей были люди благородные и поклялись молчать. Вот так и погибла карьера француженки-шансонетки, не успев начаться!

Однако игр с переодеванием я не бросил. Больно весело было.

Вдобавок ко всему в Петербурге, в Париже, как прежде в Лондоне, модны стали маскарады. В нашей семье всегда любили рядиться, костюмов у меня велось множество! Помню, какой фурор произвел я на маскараде в парижской Опере, когда явился в одеянии кардинала де Ришелье, в точности повторив портрет кардинала кисти Филиппа де Шампеня, от мантии до изображенных вместе с кардиналом увешанных золотом негритят.

На одном из маскарадов изображал я Ночь. На мне было черное платье в блестках и диадема с бриллиантовой звездой. Надо сказать, что Николай всегда меня сопровождал, зная мою взбалмошность. В крайнем случае он посылал со мной двоих доверенных друзей, посвященных в нашу тайну.

Так вышло, что поехали мы с ним в тот вечер вдвоем, да Николай принялся любезничать с какой-то маской – и забыл обо мне. А в то время некий гвардеец, прославившийся своим волокитством, принялся за мной ухаживать и позвал ужинать в «Медведь». С ним были еще приятели. Со смехом припомнив детские шалости в этом ресторане, я согласился, не думая об опасности. Впрочем, меня всегда пьянила опасность!