Юсуповы, или Роковая дама империи

– Мы едем домой, Ирина, – сказал он холодно и вывел меня из зала. Мы не простились с хозяевами, да и все те, кто хлынул вслед за нами, не простились тоже. Всем было не по себе, не сказать – жутко…

Мне стало так плохо, жар усиливался так резко, что в тот вечер я ни о чем не могла спрашивать Феликса. И лишь спустя неделю я узнала, что значат эти странные слова Г.Р.

Навестить меня пришли все мои кузины и императрица Александра Федоровна. Я была тронута – понимала, как они заняты в госпиталях, которым отдавали все свободное время, понимала, что визит их – знак особого расположения ко мне, особого сочувствия и внимания. Я ценила это, я была счастлива их увидеть!

Смотрели нашу Бэби, и тетушка так ласково напомнила, что меня когда-то называли Бэби Риной, а теперь появилась еще одна Бэби Рина… Кузины наперебой брали малышку на руки, она куксилась, ее настораживал еле уловимый аромат дезинфекции, исходящий от их платьев, передников и косынок – они все явились в госпитальной форме… Пока кузины возились с моей дочерью, ma tantine подошла ко мне и, глядя прямо в глаза своими голубыми глазами, сказала сочувственно:

– Наш друг рассказывал, что Феликс опять принялся за старое, так что ему пришлось взяться за лечение твоего мужа. Феликс его умолял, он просил прощения за все те гадкие слова, которые говорил о святом старце. И тот согласился помочь, ведь он бесконечно добр и у него такое большое, всепрощающее сердце! Методы он, конечно, применяет самые варварские: кладет Феликса через порог и сечет розгами до крови. Но ручается за действенность лечения.

И, увидев мои изумленные глаза, удивилась:

– Как, ты не знала?!

И удивление, и сочувствие ее были такими фальшивыми! Ma tantine была очень искренней в любви и ненависти, она плохо умела лгать, и я поняла, что все это было сказано нарочно, что я утратила ее любовь – просто потому, что была женой человека, который некогда унижал Г.Р. своими злыми насмешками, а теперь сам был унижен им. И она мне с охотой причинила боль.

Сильнее всего на свете мне хотелось заплакать, но я знала, что этим доставила бы удовольствие Александре Федоровне. Я сказала:

– Что и говорить, методы и впрямь варварские и применять их может только варвар.

Ma tantine бросила на меня лишь один взгляд – и сказала дочерям, что пора уходить. Я понимала, что мы отныне враги. О, я могла бы рассказать о том случае, когда ее святой старец

лапал женщин и хвалился рубашкой, которую ему вышила Сашка! Но мне стало жаль ее. Да, я пожалела ее, хотя она не пожалела ни меня, ни моего мужа.

А впрочем, она бы мне не поверила, она была совершенно ослеплена Г.Р.!

Они ушли, а я вспоминала тот вечер, когда пел Шаляпин, появление Г.Р., его слова о крови, о шелковом белье…

Я вообразила Феликса, который лежит голый на каком-то пороге, а Г.Р. сечет его… Пот капает с него на обнаженную спину Феликса… Стоило мне вообразить это, как у меня началась рвота. Физическое отвращение всегда проявлялось у меня таким образом!

Феликс последнее время возвращался за полночь, и, видимо, ему сообщили, что со мной нехорошо, потому что он пришел ко мне, хотя в последнее время спал в своих комнатах. Как я понимаю, чтобы я не видела его исхлестанной спины.

Я лежала в постели, но даже не пыталась делать вид, что сплю.

Феликс присел на край кровати, посмотрел мне в глаза. Взял мою руку и поцеловал.

– Все, что бы вам ни наговорили обо мне, неправда, – сказал он спокойно. – Правда лишь то, что я раз в неделю терплю порку от этого распутного невежи, преисполняя его уверенности в том, что я его первейший друг и поклонник, что он властен надо мной так же, как над всеми прочими своими адептами, и может доверять мне всецело. Может меня не опасаться!

– Но порка!.. – заикнулась я.

Феликс отмахнулся:

– Этот презренный хам, он не знает, что я довольно хорошо знаком с нашими деревенскими обычаями. У нас в Архангельском был некий знахарь по имени Павушка, который пользовал всю округу. Он был славен тем, что порол утин.

– Кого? – изумленно возопила я, приподнимаясь в постели.

– Не кого, а что, – давясь смехом, поправил Феликс. – Утин – это прострел, боль в пояснице, радикулит. Я же всегда был чертовски любопытен и однажды ухитрился увидать, что это такое и как делается. Павушка укладывал страдальца животом на порог отворенной двери, лицом вон из избы, клал ему на спину голик, обращая его прутьями в сени, и трижды слегка ударял по нем топором. Больной в это время должен был спрашивать лекаря:

«Что сечешь?»

Павушка отвечал:

«Утин секу».

Больной снова спрашивал:

«Секи горазже, чтобы век не было».