Ювелир с улицы Капуцинов

— Лейтенант Кирилюк, — ответил Петро, крепко пожимая протянутую ему руку.

Все же чувство разочарования, какое-то странное ощущение недовольства и огорчения не покидало его. Петро догадывался, что это не укрылось от проницательного взора майора и тот в душе подтрунивает над ним. Это рассердило его, и Петро подчеркнуто сухо произнес:

— Я вас слушаю…

Майор Скачков не обратил внимания на тон Кирилюка. Отступив на шаг назад, он принялся откровенно разглядывать Петра.

— Прекрасно! — сказал, наконец, как бы отвечая на какие-то свои мысли. Придвинул к себе стул, а Кирилюку указал на диван. — Садитесь, лейтенант, и рассказывайте о себе.

— Но ведь, — пожал плечами Петро, — я не знаю, что вас интересует. С моей биографией вы могли познакомиться там… — неопределенно махнул рукой. — Надеюсь, мое личное дело там есть?

— Я знакомился с ним, — перебил Кирилюка майор, — но это так… бумаги… — Лицо его покрылось морщинками, что, очевидно, означало крайне презрительное отношение ко всякой писанине. — Пускай ими занимаются кадровики, а мы с вами давайте просто поговорим. Итак?..

— Родился… — начал подчеркнуто официальным юном Петро.

— Я знаю не только, где вы родились, но и кем был ваш дед, — сощурил глаза Скачков. — Расскажите про Берлин… Как вы жили там…

Петро рассказал, как он с родителями попал к Германию, о своих первых детских впечатлениях в этой стране, вспомнил отца и его товарищей, своих сверстников по школе при советской миссии. Скачков слушал Кирилюка, не прерывая. Видно было, что каждая деталь рассказа была для него интересна и важна. Лишь время от времени он смешно, как-то по-детски сопел. Все это, а также доброжелательный взгляд острых глаз майора примирили Петра с разведчиком. Даже большой нос, морщины на щеках и лбу стали казаться симпатичнее, чем рисовавшееся ему раньше красивое, волевое лицо с пронзительными глазами. Подумав об этом, Кирилюк усмехнулся. Усмешка эта могла показаться собеседнику явно неуместной, ибо Петро как раз рассказывал о трагической истории одного из своих немецких друзей, которого искалечили парни из “Гитлерюгенда” [19] .

Движением руки Скачков остановил Петра и, вздохнув, сказал:

— Все это очень интересно… А теперь попрошу вас ответить на несколько вопросов. Вы помните Василя Кошевого?

— Это был комсорг нашего факультета.

— Что вы еще можете сказать о нем?

— Прекрасный боксер… отличник… хороший хлопец… Мой товарищ.

Скачков вынул бумажку, исписанную разными почерками.

— Где рука Кошевого?

Петро не мог не узнать мелкие закорючки Василя.

— Прекрасно! — Достал из кармана несколько фотографий. — Кто это?

На Петра смотрели девушки с комичными косичками, юноши в легких летних рубашках “апаш”. Боже мой, как не узнать в худеньком скуластом юноше с большими серыми глазами Вовку Варкова! А это — Таня Минко; она обычно сидела в аудитории впереди Петра, все время вертела коротко подстриженной головой. Валька Изотов — отличник, гордость их курса.

Перебирая фотографии, Кирилюк называл фамилии, давал короткие характеристики юношам и де­вушкам.

— Довольно, — сказал майор. Петро с облегчением вздохнул.

— Ну и проверку вы мне устроили!..

— Ничего не поделаешь, служба. — Скачков подошел к двери и широко открыл ее. Кирилюк увидел в передней хозяина с пистолетом в руках. — Порядок, Семен! — бросил ему майор и, указав глазами на пистолет, добавил: — Можешь спрятать пушку. — Оглянулся на Кирилюка, хитро подмигнул ему и повторил: — Слу-уж-ба!..

— Вам, я вижу, пальца в рот не клади! — усмехнулся Петро.

— Такая уж наша специальность, — подсел к нему на диван Скачков. — Наша с вами, — уточнил.

— Я — что?.. Обстоятельства…

— Не прибедняйтесь!

— Удачное стечение обстоятельств, — продолжал скромничать Кирилюк. — Жизнь заставила…

— Жизнь — жизнью, а голова — головой!

— Боюсь провала, — признался Петро. — Все время в напряжении… Во мне борются два человека… Один презирает другого. Иной раз ловишь на себе такой взгляд, что готов сквозь землю провалиться.

Скачков слушал исповедь Петра, опершись на подушку дивана. Кирилюку казалось, что в глазах майора опять запрыгали насмешливые искорки. Но он не успел обидеться. Скачков дружески сжал плечи Петра и сказал:

— От этого, брат, никогда не избавишься. Да так, собственно, и должно быть: постоянно в напряжении, даже на мгновенье не вправе забыть, кто ты и для чего существуешь. И запомни: малейшее расслабление смерти подобно для нашего брата. Им этом знаешь какие зубры горели… Один неточным шаг, и все окажется зря — все, что ты создавал годами — вживался, приспосабливался, кривил душой… Даже во сне ты обязан бодрствовать — не имеешь права на розовые сны…

— Не имею, — согласился Петро. — Но дело не в снах. Никак не могу привыкнуть к своему положению… Иной раз такой стыд охватывает…