Южнее главного удара

Горошко понимал, что это означает: поджечь скирды и осветить все вокруг, когда пойдут танки. Когда танки идут, все живое стремится стать незаметным. О плохом Ваня не думал, но вообще-то всякое бывает на фронте. И поэтому, найдя старшину, он первым делом сказал доверительно:

- Старшина, я тут гимнастерку комбата отдал одной венгерке стирать. Еще когда мы только стали тут. Шерстяная гимнастерка, новая совсем. В случае чего, забеги возьми, я дом укажу.

Новый старшина, принявший остатки хозяйства, был рыжеусый, бравый, гвардейского вида. Ничем он не напоминал Пономарева. И только одно у них было общее: так же, как Пономарев, он больше всего на свете не терпел потерь и убытков. Вот эту черту сразу заметили бойцы, и как-то даже приятна была она им сейчас. Та самая черта, за которую при жизни больше всего в душе и вслух ругали Пономарева.

Услышав, что недостает еще гимнастерки, старшина, весь день видевший одни убытки и разрушения, набросился на Горошко, не разобрав дела:

- То есть как так отдал? Как так возьми, говорю?

Горошко поглядел - не в себе человек. И пошел искать кого-либо из разведчиков. Встретился Сeмынин, самый здоровый и самый ленивый из всех. Три дня назад Горошко поссорился с ним: Семынин закоптил его котелок и не почистил. В другое время он бы не обратился к нему - характер у Вани был. Но сейчас выбирать не приходилось. И, давая понять, что прошлое забыто, он рассказал ему свое дело и попросил:

- Будь другом, забеги, если отходить станете. А то гимнастерка, понимаешь, новая, комбат как раз любит ее.

- А сам-то ты что? - удивился Семынин.- Сам чего не можешь?

Горошко потупился.

- Да видишь, так дело выходит... Словом, не по пути мне.

- В штаб, что ли, опять отправляют?

- Ага.

- Так ты так бы и сказал. Ладно уж, возьму,- согласился Семынин, потому что в общем-то он был человек великодушный.

И Горошко ушел. Он вылез за бруствер окопа, глубже натянул ушанку и бегом, пригибаясь, двинулся по полю навстречу стрельбе. Над полем, как искры на ветру, в разные стороны летали трассирующие пули. Но не столько берегся он пуль, как опасался, не упасть бы. С ним были стеклянные бутылки с зажигательной смесью, а он не доверял им.

При свете взлетавших ракет с батареи еще некоторое время была видна перебегавшая, все удаляющаяся одинокая фигура. Расчеты обоих орудий, стоявших метрах в полутораста друг от друга, смотрели вслед Горошко и, когда смыкалась темнота, ждали, чтобы вновь взлетела ракета. Но вот ракета взлетела, а поле было пусто, только впереди орудий качались под ветром кусты и тени их на снегу. Горошко пропал. Успел добежать или немецкая пуля нашла его? Стога все не загорались, и только усилившаяся стрельба приблизилась как будто. Менявшийся ветер носил над полем рокот моторов танков, они слышны были то с фланга, то рядом совсем, то исчезали.

Стоя возле орудия, Беличенко прислушивался к голосам солдат. Они сидели на земле в окопе, пушка заслоняла их, и он только слышал разговоры.

- Это нас приказ ссадил с машин, а то были бы мы сейчас за Дунаем на формировке, в баньке парились бы. А вы б тут воевали,- оживленно говорил разбитной солдатик, пришедший вместе с Архиповым. Как бы платя за гостеприимство, он ко всем поворачивался, довольный, и голос его то затихал, то усиливался.- Это на полчаса приказу опоздать или бы немец погодил с наступлением - и все, читали бы мы про вас сводки. Мы уже по машинам сидели.

Заряжающий Никонов - комбат определил его по густому, табачному голосу - спросил:

- Чего же вы сюда шли в таком разе? Семеро вас осталось, ни начальства над вами, ни приказа - топали б за Дунай. Кто вас неволил?

- Кто? - бойко, весело засмеялся пехотинец.- Будто сам не знаешь кто? Я, если знать хочешь, имею право вовсе не участвовать.

- То есть как же это ты имеешь право?

- А так. Могу на законном основании сидеть в тылу.- Он подождал, пока всем любопытно станет.- У меня грудь куриная.

Солдата с "куриной" грудью и Беличенко встречал впервые. Ему стало интересно. Но он продолжал стоять на своем месте и слушать. А там сразу несколько голосов спросили озадаченно:

- Чего это?

- Грудь, говорю, куриная. Можете пощупать, если сомневаетесь.

Стало тихо. Видимо, в самом деле щупали.

-- Меня четыре медкомиссии отставили,- весело хвастался пехотинец, пока остальные удостоверялись на ощупь.

Потом незнакомый голос, принадлежавший человеку пожилому, сказал:

- Грудь куриная, а не летаешь. Так, может, ты несешься?

И все засмеялись.

"Все же веселый мы народ,- подумал Беличенко.- Из тех, что сейчас смеются, после боя, может, и половины не останется. И знают они это, и все же шутка у нас не переводится. А если в душу к любому заглянуть, что он несет в ней?.."

Словно подтверждая eго мысли, тот же пожилой голос заговорил: