Южное седло

Таким образом, лагерь VII был переполнен. После заката стало холодно, и я после чая уютно устроился рядом с Чарлзом, в приподнятом от кислорода настроении и совершенно не заботясь о том, где и как разбросаны мои пожитки. Положительный эффект открытого аппарата, так же как и закрытого, продолжался ещё несколько часов после того, как аппарат выключали. Моя задача была выполнена, и мне ничего более не оставалось, как болтать и болтать в счастливой уверенности, что остальные продолжат работу на следующий день. Чарлзу приходилось выслушивать все мои разглагольствования, так как мы ночевали в одной палатке, а терпение его не имеет границ. Приступы тошноты меня вновь охватывали при одном вспоминании о рахитичном крюке или о прыжке через трещину — воспоминании, ожившем в процессе моего красочного рассказа о прожитом дне, однако любой отчет в таком состоянии будет субъективным.

Сама вершина в этот момент ничего для меня не представляла, а мои собственные переживания и успехи имели громадное значение. Туманные черты, которыми Эверест был наделен ещё раньше даже, чем я его увидел, и которые пленяли наши мысли во время акклиматизационных выходов, поблекли теперь по сравнению с конкретными понятиями скал и снега, утесов и трещин, являющихся «косметикой» любой вершины и составляющих хлеб насущный восходителя. В настоящий момент Эверест представлял собой просто некий род работы, с которой мы успешно справлялись. Я вспомнил необъятную картину Седла, дух уныния, царящий над остатками желтых палаток, и завершающую тайну возвышающейся сзади пирамиды. Но особенно я старался вспомнить все наше движение. Я обещал нарисовать утром схему нашего пути, а тем временем пояснил некоторые его детали. Затем мы поужинали так себе, тем, что приготовил Тенсинг. Наиболее солидным блюдом была банка сардин, которую я притащил вниз. Я закурил сигарету, использовав спички, найденные на Седле.

Вскоре после того, как мы в наших двух соединенных торцами палатках улеглись и погасили свет, поднялся ветер. Снова он мчался с низким ревом через склоны, снова натягивались стенки палатки, а стойки трещали. Однако палатки держались великолепно, а что касается отдыха, кто об этом думал? Возбужденный кислородом, я лежал счастливый и думал, думал, думал о прожитом дне. Южное Седло! Счастливый случай позволил мне первому до него добраться. Конечно, первым следовало быть Джорджу Лоу, он особенно заслужил возможность увенчать этим свою работу на стене. Однако высота подстрекает эгоизм, и я был только счастлив, что мне было дозволено открыть этот новый путь, впервые взглянуть сверху на жалкие остатки человеческой деятельности. Наконец я заснул и никаких снов больше не видел.

Проснулся я хорошо отдохнувшим от поднявшейся вокруг суеты. Тенсинг твердо решил, что наверх должны идти все. С рассветом началась стряпня, и вскоре появился чай. В него добавлялось немного грейпнатсов и вместе со случайными печеньями это все, что имели шерпы за целый день. Именно тогда Чарлз Уайли, не имея под рукой ничего более удобного, ел свои грейпнатсы с помощью гаечного ключа.