Южный крест

В подвале керосиновый и табачный чад — не продохнешь. Тяжелая, из крупного горбыля дверь — настежь, но все равно помещение выветриваться не успевает. Семен Коблов смотрит на своих товарищей, на душе у него хорошо. И чуточку грустно. Потому что надо уходить в тыл. А назад, в эту часть, глядишь, не вернется. Редко случается, чтоб вот как Овчаренко или Шорин… Но все равно хорошо. Тут, в Сталинграде, они свое дело сделали. Смотрит на капитана Веригина, наблюдает, как тот читает собственные письма, и думает, что комбат совсем еще мальчишка. Вон, пушок на губе. А командир роты еще моложе.

Политрук Семен Коблов качает головой. Получается укоризненно: ребятишки. А в суровых глазах — радость: вот они, ребятишки-то наши. Приподнимает голову, мысленно грозит кому-то большим, тяжелым кулаком: глядите! Не фрицам грозит, не их предупреждает. Фрицы — что? Они уже знают. Пусть другие видят!

В эту ночь все было непривычным, удивительным, новым: и лица, и слова, и журналисты… По уцелевшей бетонной лестнице лазали наверх, по очереди смотрели в сторону центральной площади.

Гитлеровцы сидели тихо. Но все еще был штаб шестой немецкой армии. Был Паулюс…

Полуразрушенное здание главного городского универсального магазина походило на гигантский склеп, в котором копошились полусумасшедшие люди. Последнее пристанище и последняя надежда. Здесь комендатура, здесь находится сам командующий. Может быть, дадут кусок хлеба. Иль хотя бы кружку кипятку. Солдаты из разных частей и подразделений сидели, стояли, лежали в коридорах и на лестницах. А в подвале, отгороженный от всех личной охраной, находился командующий. Заходил начальник штаба, первый адъютант… Но Паулюс ни с кем не разговаривал. Как будто никого не видел, не замечал. Ему докладывали, что русские штурмуют последние опорные пункты. Паулюс молчал. Только наклонял голову: будет вести игру до конца.

Он сидел на кровати, застланной серым солдатским одеялом, на столе горела свеча.

— Который час? — едва слышно спросил он.

Ему ответили:

— Ровно двенадцать.

— Запишите радиограмму… «Берлин, верховному главнокомандующему». — Лицо осталось неподвижным. Только губы чуть заметно шевельнулись. — «Шестая армия, верная присяге Германии, сознавая свою важную задачу, до последнего человека и до последнего патрона удерживает позиции за фюрера и отечество».

За дверью бацнул пистолетный выстрел. Паулюс медленно поднял голову. И замер. Словно стреляли в него.

Вышел и тут же вернулся адъютант.

— Капитан Шульц…

Паулюс зажмурился: нет, они не допустят. Получат эту радиограмму, оценят и не допустят. Не могут приравнять его к солдатам. Он сделал все, чего требовали, он вправе надеяться. Будет ждать до утра.

Паулюс прилег, аккуратно уложил себя на жесткую кровать. Все окупится почестями и славой. Он выйдет из самолета под звуки встречного марша. От трапа до автомобиля — ковровая полоса. Почетный эскорт мотоциклистов и восторженные крики людей. Гитлер поднимается из-за стола, идет навстречу. Да нет, Гитлер встречает его на аэродроме. Подает руку, потом обнимает. «Поздравляю, фельдмаршал, с великой победой!» Но разве это Гитлер? Такой маленький, совсем еще мальчик. Он стоит и плачет, утирает глаза кулаками. Как же так — ведь Гитлер! Да нет же, господи… Это внук. «Дедушка, — говорит мальчик сквозь слезы, — зачем ты убил так много людей?» И взял, потянул за руку: «Зачем?»

— Господин генерал, ответная радиограмма.

Паулюс видит бетонный потолок. У стены стоит пианино. Зачем втащили сюда пианино?

Поднялся, опустил ноги на пол.

Горит, оплывает свеча, рядом стоит начальник штаба.

— Сигнальные огни поддерживают? — спросил Паулюс.

Генерал Шмидт не ответил, губы сложились в горькую усмешку. Ну да, Шмидт уже не надеется.

— Ответная радиограмма, — повторил тот. И протянул белый лист.

Паулюс пересел поближе к свече.

«Мой генерал-полковник Паулюс!

Уже теперь весь немецкий народ с глубоким волнением смотрит на этот город. Как всегда в мировой истории, и эта жертва будет не напрасной. Заповедь Клаузевица будет выполнена. Только сейчас германская нация начинает сознавать всю тяжесть этой борьбы и принесет тягчайшие жертвы.

Мысленно всегда с вами и вашими солдатами.

Ваш Адольф Гитлер».

Паулюс зажмурился. Еще минуту держал бумагу. Потом уронил руку: самолета не будет.

Положил радиограмму на стол, махнул слабой рукой — велел всем удалиться.

Самолета не будет. Из него сделали пешку в большой игре. Не заслужил, чтоб остаться в живых!.. Он должен застрелиться. Этого требуют. Его смерть подпитает германскую пропаганду… Вот как!..

Вынул из кармана маленький, похожий на игрушечный, пистолет. Долго рассматривал его на ладони. Этого вполне достаточно. Чтобы разделить судьбу своих солдат.