Южный крест

Почти бесследно исчезли штурман Чуркин и его время, осталась лишь память — внесенные в журналы промеры нескольких бухт, карта Золотого Рога, сухое описание астрономических наблюдений да рисунки постов, поставленных на берегу реки Сунгачи для поддержания связи между Владивостоком и Хабаровском.

Все это Геннадий прочитал когда-то в разных материалах — в основном географических текстах, стараясь узнать, кто такой Чуркин — человек с грубоватой русской фамилией? Раньше мыс Чуркина был голый, угрюмый, а сейчас повеселел, его обжили люди — среди домов на Лесной улице стоит и материнская девятиэтажка…

Высокая безмятежная голубизна неба над головой вновь начала сереть, быстро покрылась пороховым налетом, середина небесного купола прогнулась под невидимой тяжестью, навалившейся сверху, в воздух натекла багряная сукровица, вода в бухте сделалась еще более сиреневой.

Наступал вечер, тянулся он недолго, как недолго тревожил взгляд оранжевыми вспышками, рождающимися на горизонте, потом вспышки эти сделались красными, воздух загустел, и за вечером, оказавшимся на удивление непродолжительным, на землю, на океан стремительно, одним разбойничьим махом опустилась ночь.

8

Бухту покидали утром, когда солнце уже поднялось над океаном, заиграло золотистыми красками, будто расплавленный металлический шар — глазам делалось больно… Но что там глаза!

В полдень солнце будет жарить так, что от рубки до носа корабля невозможно будет добежать без потерь — по дороге обязательно облезет физиономия, нос очистится, как перезрелый банан, кожа скрутится подобно древесной стружке, — солнце сжигает все живое беспощадно и в первую очередь человека: видать, светило считает двуногого виновным во многих грехах.

Если вечером вода в бухте, давшей им приют на время шторма, была сиреневой, полной нездоровых тропических красок, то сейчас она сияла яркими изумрудными оттенками, — где-то живой изумруд светился сильнее, где-то слабее, раз на раз не приходилось…

Берег с низкими, придавленными жарой домами был прозрачен, неровно подрагивал в струящихся парах воздуха, жил своей скрытной жизнью, — не было видно ни одного человека, все попрятались в тень, сидели под крышами, да в тени деревьев.

Громоздкий рефрижератор неуклюже развернулся, — бухта для него была маловата, опасно узка, но старый капитан, спокойно попыхивая трубкой, стоял рядом с рулевым матросом и подавал негромкие уверенные команды, он эту бухту знал — приходилось и раньше пережидать здесь штормы…

Рефрижератор, почти не совершая прохода по бухте, развернулся практически на месте, вокруг своей оси, в этом ему помог катерок-буксир, окрашенный в желтушный одуванчиковый цвет, — встал носом к выходу из гавани. Геннадий, закончив проверку штормового крепежа на катерах, пристроился к группе "командированных", столпившихся около борта, обнял за плечи сразу несколько человек:

— Ну что, единомышленники?

Охапкин неожиданно вскинулся и, не выдержав, засмеялся.

— Ты чего это?

— Да есть, Алексаныч, довольно толковое современное определение, что такое единомышленник…

— Ну?

— Единомышленник — это тот, кто готов вместе с тобою менять не только взгляды, но и носовые платки с галошами…

На лице Геннадия, будто отсвет, отброшенный водой вверх, возникла улыбка, — возникнув, тут же исчезла, не продержалась и мгновения.

— Тускло как-то, сухо и, прости, друг Охапкин, без выдумки.

— Ну-да, Алексаныч, нет таких препятствий, которые помешали бы нам свернуть себе шею…

Все засмеялись, а Москалев качнул головой и сказал:

— Грустно!

Глухо загудела машина в глубоком нутре рефрижератора, одуванчиковый буксир отлепился от большого, как скала, судна, и капитан, невозмутимо попыхивая трубкой, на малом ходу повел "скалу" к выходу из бухты.

По обе стороны рефрижератора, под самыми бортами, словно бы выплывая из-под днища, вспыхивали яркие изумрудные пятна, резвились весело. Из рубки выглянул дежурный штурман, ловко, будто циркач, съехал вниз по крутой лесенке, глянул за борт, — глубина справа была маловата, в дополнение к ней еще могла наползти из океана короста из мелких ракушек и мертвых, слипшихся в увесистые комки рачков, приклеиться к дну, и это надо было увидеть своими глазами… Вот штурман и покинул рубку.

— Каков прогноз? — выкрикнул Геннадий.

— Пока чисто, — ответил штурман.

— А впереди?

— И впереди чисто.

— Ба-6а-ба! — неожиданно воскликнул Охапкин. — Вы посмотрите, что справа по борту красуется!

А красовался там объеденный до самых хордочек и пленок, гладкий, будто приготовленный на выставку скелет акулы с грозно раззявленными челюстями и обсосанным по самую репку хвостом. Специалистами по акульим хвостам, как разумел Москалев, были крабы.

Видать, лакомая штука эта — хвосты акульи, плавники, мясистый верхний гребень, весь "ливер" этот любят не только не только люди, увлекающиеся похлебками из акульих плавников, но и крабы, грызуны-ракушки, медузы и разные зубастые рыбешки.