Южный крест

Кинув сумку под ноги, Геннадий уселся на старую причальную тумбу, схожую с отбойником каретных колес. Куда податься, что делать, он не знал. Пошарил в карманах, поискал сигареты… Сигарет не было, — кончились, а он этого и не заметил.

Сигареты — это ерунда, их можно купить, а вот туман, наползший на его жизнь, его будущее, — уже не ерунда. И человека, который помог бы разгрести этот туман высветить его нутро, рядышком тоже не было. Что делать? Тут любой растеряется…

Откуда-то сбоку, из-за округлой кормы венесуэльского сухогруза, вывернулась чайка, тихо опустилась на воду, скосила любопытный глаз на Москалева.

Проплыв метров пять, она сунула голову в воду, погрузилась в нее чуть ли не с хвостом, через мгновение вывернулась, держа в клюве неосторожную, судорожно трепыхавшуюся рыбешку. Вот тебе и обед. Не очень, конечно, роскошный, не королевский, но все-таки обед.

Чайка, не выпуская добычи из клюва, переместилась на берег — здесь рыбеха никуда не денется, путь у нее один — в желудок.

45

На набережной Геннадий встретил человека, которого немного знал, звали его Хуаном. По внешности Хуан был типичный латинос — поджарый, гибкий, с глазами-маслинами и худым смуглым лицом. Зубы — чистые, крупные, видно, текла в Хуане частица негритянской крови.

Был Хуан тщательно одет, и таким был всегда, чисто выбрит, обувь начищена до блеска, на руке, оттягивая браслет, висели тяжелые золотые часы — в общем, уважаемый гражданин, которому всякая мелочь пузатая обязана кланяться в пояс.

Москалев неспешно двигался по тротуару, поглядывая на магазинные витрины. Куда он шел — не знал, что собирался делать — тоже не знал. В голове вертелась жидкая мыслишка о том, что надо бы съездить в Сантьяго, в наше посольство — может, они в чем-нибудь помогут? Хотя, если попадется "потный пряник", с которым он общался в прошлый раз, то кроме пары словесных зуботычин, он вряд ли какую помощь получит…

Неожиданно с серебряным звоном открылась дверь минимаркета, расположенного впереди, и на ступенях показался человек с двумя продуктовыми пакетами в руках. На голове у него красовалось расписное мексиканское сомбреро. Это был Хуан.

— Ба, русо! — не удержался от восклицания Хуан, раздвинул руки с пакетами в стороны. — Чего такой кислый?

— Да нет, не кислый вроде бы, — попробовал отбиться Геннадий, поговорить о чем-нибудь другом, — совсем не кислый.

— Кислый, кислый, русо. Я же вижу! У меня глаз острый.

Москалев махнул рукой, — а, была не была! — и рассказал Хуану о своих приключениях.

Брови у того сложились карточным горбиком.

— И куда же ты идешь, русо? — спросил он.

— Не знаю.

— Садись в машину, поехали ко мне. Попьем герба-мате и что-нибудь придумаем.

Колебался Геннадий недолго, — все равно делать нечего, свободного времени — полная кошелка, и даже довесок есть, проблем — еще больше, три кошелки наберется, — сел в новую, пахнущую кожей легковушку, и Хуан с места дал газ. Только асфальт завизжал под колесами, отплюнулся густым электрическим севом — целый сноп вылетел, чуть город не подпалил.

Дом у Хуана был неплохой — белый, как кусок сахара, с рыжей черепичной крышей, купался он в тени деревьев, привлекавших к себе целые колонии поющих птиц, — птицы такие концерты давали, что от сильных голосов их с деревьев даже листья облетали, но это было ненадолго, новые листья вырастали очень скоро.

— Вот тут я и живу, — сказал Хуан, ткнув пальцем в сахарно-белую постройку. — Нравится?

— Хороший дом!

Обещанного чая не было. Вместо этого Хуан позвал своих детишек — двух черноглазых, с выгоревшими макушками огольцов, те на зов примчались мигом.

— Этот дядя — русский, — сказал им Хуан, указав пальцем на Геннадия, — он теперь будет заниматься с вами, сделает из вас настоящих океанских капитанов.

Огольцы запрыгали восторженно, а Москалев невольно отметил ловкость, с которой без него его женили: Хуан без разрешения распорядился его судьбой. Интересно, что будет дальше? Об этом думать не хотелось — он устал от перипетий, ударов жизни и вообще от неожиданных сюжетов судьбы, от крутых поворотов дороги, по которой он идет…

— Давай сделаем так, — сказал Хуан, — я беру тебя к себе на работу. Годится?

— На работу? Кем? Воспитателем этих юных дарований?

— Телохранителем. Будешь охранять дом, детей, когда они пойдут в банкомат снимать деньги, наводить порядок, если будут драться… Годится?

Выхода у Геннадия не было, и он сказал:

— На первых порах годится.

— На первых порах? Ладно, пусть будет на первых порах… А дальше мы что-нибудь придумаем…

Хуан и в доме, и на улице своей, зеленой и богатой, с нарядными белыми особняками, торжественно вставшими по обе стороны асфальта, пользовался авторитетом, и Москалев поначалу думал, что так оно и должно быть, но вскоре услышал незнакомое для себя слово, похожее на визг ножа, скребущего стекло, — эстефадор.

Хуан был эстефадором.

Что это такое?