Южный почтовый

Ясно: надо набрать две тысячи, три тысячи метров высоты. Уйти выше песчаной бури. Ясно. Но при этом за пять минут перегреется мотор. И потом, легко сказать — выше. Воздух не держит, самолет проваливается и вязнет.

Восточный ветер. Он ослепляет. Солнце застилают желтые вихри, но, проступая порой, еще сильней обжигает его бледный лик. Землю видно только под собой, и то едва. Я пикирую? Наоборот, задираю нос? Валюсь в крен? Поди разбери! Но на ста метрах — потолок, выше хода нет. Тем хуже. Попробуем понизу.

Внизу по земле поток северного ветра. Отлично. Опускаешь руку из кабины. Словно в быстрой лодке проводишь пальцами по холодной воде.

Температура масла: 110.

Температура воды: 95.

Прохладный поток? Все относительно. Летишь, будто пританцовывая, и каждая складка земли норовит задать тебе оплеуху. И осточертело же ничего не видеть!

А у мыса Тимирис восточный ветер притирается к самой земле. Уже нигде не укрыться. Запахло горелой резиной: магнето? уплотнители? Стрелка тахометра дернулась и упала на десять оборотов. «Черт, тебя еще не хватало!..»

Температура воды: 115.

Выиграть бы хоть десять метров высоты! Мельком — на дюну, сейчас она подбросит тебя как трамплин. Мельком — на приборы. Оп! А за дюной-то болтанка. Всем телом налегаешь на штурвал — долго так не протянуть. Несешь самолет в руках, едва удерживая в равновесии, — словно слишком полную чашу.

В десяти метрах под колесами Мавритания гонит навстречу свои пляжи, солончаки, дюны — как поток сброшенного балласта.

1520 оборотов.

Первый перебой мотора встряхивает пилота, точно удар кулака. Двадцать километров до французского поста — единственного. Дотянуть!

Температура воды: 120.

Дюны, скалы, солончаки — все ушло под тобой в прокатный стан. Давай, давай! Очертания растягиваются, рвутся, снова срастаются за спиной. Под самыми колесами мир ломается на куски, будто ледоходом: эти черные скалы сбиваются в кучу, вроде бы медленно подступают и вдруг встают на дыбы. Ты пикируешь — они врассыпную…

1430 оборотов.

«Ох, и сломаю я себе шею…» К обшивке не притронуться: жжет. От радиатора клубы пара. Самолет, точно перегруженную шлюпку, тянет ко дну.

1400 оборотов.

В двадцати сантиметрах от колес взметаются последние песчаные вихри. Как подброшенные лопатой. Полные лопаты золота. Перепрыгиваешь еще одну дюну — и вот он форт. Бернис садится. Успел.

Пейзаж тормозит и замирает. Из пыльного марева снова соткался мир.

Маленькая французская крепость в Сахаре. Старый сержант смеется от радости и встречает Берниса как брата. Двадцать сенегальцев берут на караул: белый в этих местах — по меньшей мере сержант, а то и лейтенант, раз такой молодой.

— Здоруво, сержант!

— О, добро пожаловать, я так рад! Сам я из Туниса…

Свое детство, свои воспоминания, свою душу — всё сразу выкладывает он Бернису.

Маленький стол, к стене приколоты фотографии.

— Да-да, это всё родня. Я еще не со всеми знаком, вот махну в Тунис на будущий год… Эта? Это подружка моего приятеля. Я всегда ее видел у него на столе. Он вечно говорил, говорил о ней. А теперь он умер, и я взял ее себе, и тоже вот… Своей-то подружки у меня нет.

— Пить охота, сержант.

— О, конечно! Пейте, пейте, мне так приятно вас угостить вином! А вот для капитана у меня не нашлось. Он пролетал пять месяцев назад. Я, конечно, потом долго не находил себе места, даже просил, чтобы меня сменили: до того было стыдно. Что я тут делаю? Целыми ночами пишу письма: не спится, а свечи у меня есть. Ну, а почта приходит раз в полгода, мои ответы уже не годятся — вот и начинаешь все сызнова.

Бернис с сержантом поднимаются покурить на плоскую кровлю форта. Пустыня в лунном свете, и ничего, ничего вокруг! Что он тут охраняет на этом посту? Разве что звезды. Разве что луну…

— У вас под началом звезды, сержант?

— Курите, пожалуйста, табачок у меня есть. Вот для капитана-то не нашлось…

Бернис узнал все об этом капитане, и о лейтенанте. Он мог бы назвать их неповторимые черты, достоинства и недостатки: тот был игрок, этот — слишком мягок… Он понимал: о последнем появлении юного лейтенанта затерянный среди песков старый сержант вспоминал, как о любовном свидании:

— Он учил меня различать звезды…

— Конечно, ведь он сдавал их вам под начало.

А теперь Бернис в свой черед показывал сержанту звезды. И сержант, постигая звездные дали, думал и о таком же далеком Тунисе. И божился, что и сам узнал бы в лицо Полярную звезду, держись она чуть левее, — а думал о Тунисе, таком близком.

— И мы мчимся к ним с головокружительной скоростью…

И сержант спешил схватиться за стенку.

— Да вы знаете все на свете!

— Нет, сержант. Вот знал я еще одного сержанта — так он говаривал мне: «Стыда у вас нет, вроде юноша воспитанный, образованный, не босяк какой, — и не знает, как правильно делать «бочку»!»

— О, вам нечего стыдиться, это же так трудно…

Он его утешал!

— Сержант, сержант! Вот тебе и фонарь для дозора…

И Бернис показывал на луну.

— Слушай, сержант, а знаешь такую песенку:

Пастушка, не зевай-ка,

Ведь дождик все сильней…

Бернис промурлыкал мотив.

— Еще бы, это же тунисская песенка.