Иван Болотников Кн.2

Не сокрушили. Болотников, навалившись всем войском, в два часа смял царскую рать. Оставив на поле пять тысяч убитых, Кольцов-Мосальский и Нащекин бежали к реке Пахре.

За пологом шатра был слышен гомон стремянного и Афони Шмотка. Афоня, тоненько посмеиваясь, говорил:

– Твою загадку и малец разгадает. А вот ты мою попробуй, век не раскумекать. Слушай, Устимка: летела птица орел, садилась на престол, говорила со Христом: «Гой еси истинный Христос! Дал ты мне волю над всеми – над царями, над царевичами, над королями, над королевичами; не дал ты мне воли ни в лесе, ни в поле, ни на синем море».

Секира примолк, примолк надолго. Афоня довольно хихикал:

– Куды уж те, несмышленышу.

Губы Болотникова тронула улыбка. Сошлись, балагуры! Сейчас ратники сбегутся: где Секира с Афоней, там и веселье, там и смех на сто верст. Бакульничать не мешал: пусть, пусть отдохнут повольники. Сколь тягот перенесли, сколь ран в сечах приняли!

Вышел из шатра, бодро глянул на ратников.

– Живы, ребятушки? Дойдем до Москвы?

– Дойдем, воевода. Ишь как баре от Лопасни драпали. Знатно поколотили!

– Знатно, ребятушки. Запомнит Шуйский Лопасню. Сию победу и отметить не грех, а? – глаза веселые, шалые.

– Не худо бы, – тотчас отозвался Мирон Нагиба.

Аничкин же посмотрел на Большого воеводу с удивлением: что это вдруг с Иваном Исаевичем! Не сам ли запретил до Москвы зелену чару?

– Так гульнем, други, за победы наши? Москве в скорби быть, нам – чару пить. Пусть Шубник задохнется от злости, пусть знает, как веселится повольница! Гульнем, а? – кинул оземь шапку, лихо, бесшабашно тряхнул серебряными кудрями.

– Гульнем! – мощно грянуло войско.

Из обоза прикатили бочонки с вином. И пошел пир на весь мир! Иван Исаевич выпил три кубка кряду, стал хмельной, взбудораженный.

– Веселых с рожками!

Веселых и звать не надо: давно уже прибежали к воеводскому шатру – с дудками, свирелями, бубнами.

– Плясовую, ребятушки! Играй, чтоб сатане было тошно! Играй, веселые!

Заиграли, загремели, задудели; заиграли лихо, громко, задорно. Ноги сами понеслись в пляс; плясали Секира и Нагиба, Нечайка Бобыль и Тимофей Шаров, Юшка Беззубцев и Семейка Назарьев, плясала хмельная рать.

– Гись!

Болотников вошел в круг. Летят кушак и кафтан наземь (стремянный ловко поймал саблю). Высокий, бронзоволобый, белая рубаха с голубыми узорами обтянула могучие плечи.

– Веселей, дьяволы!

И пошел, пошел игриво, легко, молодцевато.

– Веселе-е-ей!

Сорвался в пляс: быстрый, буйный, залихватски-ухар-ский.

Матвей Аничкин – он единственный не пригубил и чарки – ужаснулся лицу Болотникова, оно показалось ему жестоким, мученически-отчаянным, будто Большой воевода не плясал, а яро втаптывал в землю гадюку. Сколь неукротимого гнева было в его лице!

У Аничкина дрогнуло сердце: Болотников устал! Устал от прежней каторжной жизни, непрестанных забот и бессонных дум, от неимоверно-тяжкого бремени, лег-, шего на его плечи.

Пляска – забытье.

Пляска – веселье.

Пляска – крик!

– Гуляй, гуляй, вольница! Гуля-я-яй!

Плясал долго, свирепо, пока не иссякли силы. Шатаясь, побрел к шатру.

– Вина, Устимка!

Выпил, ожил и вновь брызнул шалым весельем.

– Славная у меня рать… Что ворога бить, что вино пить… Слышь, Устимка, покличь деда Михая с гуслями. Покличь!

Сыскали гусляра. Крепкий белобородый старик с густыми висячими бровями. Болотников поднес вина.

– Выпей, Михей Кудиныч, да песню сыграй.

Гусляр поклонился, принял чару.

– Какую сыграть, воевода?

Иван Исаевич присел рядом. Помолчал. Лицо стало отрешенным, задумчивым. Дед тихо перебирал струны гуслей, а Болотников вдруг запел:

Как с околицы идет молодец,А навстречу красна девица,А близехонько сходилися,Низехонько поклонилися.И говорит добрый молодец:Здорова ли живешь, красна девица?Здорова живу, мил сердечный друг,Каково ты жил без меня один?Давно друг с другом не видалися,Что с той поры, как рассталися…

К Болотникову, пошатываясь, ступил Мирон Нагиба.

– Кинь песню, батька. Айда к столу!.. Слышь, батька!

Болотников не слышал: он весь в песне. Матвей Аничкин подхватил Нагибу под руку, повел к гулебщикам.

– Не тронь воеводу. Не в себе он ныне. Не тронь!

Аничкин усадил Мирона за стол и вернулся к Болотникову. Иван Исаевич пел, пел тоскующе и задушевно, пел со слезами на глазах.

«Знать, жену вспомнил, – вздохнул Аничкин. – Сколь годов не видел!»

Болотников смолк, столкнулся с участливыми глазами Аничкина, нахмурился.

– Чего тебе, Матвей?

– Мне?.. Добро спел, воевода. Еще спой, коль душа просит.

– Душа? – криво ухмыльнулся Болотников. – А ты у нас все-то ведаешь… Чего не пьешь? – голос колкий, сердитый.

– Выпью, выпью, воевода, – поторопился сказать Аничкин. Понял: Болотников догадался, догадался, что он, Матвей, увидел его слабым.

– Пей, сатана!.. И мне чарку, Устимка!

– Не хватит ли, Иван Исаевич? Тяжел ты, – молвил Юшка Беззубцев.