Иван Болотников Кн.2

– Так ить живота лишим, – подскочил к Пашкову худой, длинношеий космач со злыми прищуренными глазами. Выхватил из-за голенища сапога нож, приставил к Истоминой груди. – Кровя выпущу, барин. Страшно, хе-хе.

– Страхов много, а смерть одна, тать.

Лихой присвистнул.

– Нет, ты глянь на него, Тимоха! – повернулся космач к детине. – Эких бар мы ишо не заарканивали. Ужель и впрямь не боится?

Кольнул Пашкова в шею, потекла кровь.

– Буде, Вахоня! – строго прикрикнул Тимоха и, поднявшись с лавки, подошел к Истоме.

– Ране не зрел тебя на Москве. Никак уездный дворянин? Чего ж без слуг пожаловал? В Белокаменной у нас лихо. Откуда ты?

– Не пред тобой мне ответ держать, – сердито молвил Пашков.

– Вестимо, – хмыкнул Тимоха. – Баре перед смердом шапку не ломают… А по одежде ты служилый. Вон и пистоль, и сабля, и бляха с царским орлом. В головах ходишь, а?

– Не твое песье дело. Кончай уж.

– Не задолим, барин, – вновь подскочил Вахоня. – В сей миг на тот свет отправим.

Истома глядел на лица татей и отрешенно думал:

«Не гадал, не ведал, что так помереть придется. Ну, да все от бога, каждому свой удел… Брониславу жаль. Кручиниться станет, с горя иссохнет… Чада? Чада погорюют малость и забудут. Ребячьи слезы иедолги. А супругу жаль. Славная женка…»

– Слышь, барии, за кого грех замаливать? – вопросил один из разбойников.

– Не вам, душегубам, за меня богу молиться, – насмешливо бросил Пашков. – Есть кому… Дайте весточку в Венев. Супруга там моя, Бронислава Захаровна Пашкова. Да не сказывайте, что от лихого ножа загиб. Преставился, мол, в одночасье. Все ей горевать полегче.

– Выходит, Пашков?.. А холопы у тебя водятся? – полюбопытствовал Тимоха.

– Не без того, тать.

– Так, кормишь ли? Мы-то с голодухи в разбой пошли. Князь Василий нас не прытко жалует.

– Мои люди разбоем не промышляют. Издельем заняты. А коль при деле, так и харч получают.

– И на сукно даешь?

– А чего ж не дать, коль лодыря не корчат. Таких драных у меня нет.

Пашков говорил все так же спокойно, как будто и не стоял у смертного порога.

– Да врет он, Тимоха. Все они одним миром мазаны. Че с ним толковать? Кончай дворянчика!

– Погодь, Вахоня, не суетись.. Чую, правду сказывает. Снимите с него кафтан.

Тимоха протянул Пашкову свою сермягу.

– Не обессудь, барин, другой нет. Облачись – и ступай с богом.

– Ужель отпустишь? – насупился Вахоня. – Да он на нас стрельцов наведет. За татьбу не помилуют.

– Ниче, – рассмеялся Тимоха. – Барин, чу, не обидчив, авось не выдаст. А кафтан новый наживет. Проводи его, братцы.

Двое из холопов вывели Истому из подклета. На подворье – черным-черно. Шли мимо людских, амбаров, конюшен, поварен. Было ветрено и морозно, снег поскрипывал под ногами. Истому пронизывал холод. Рваная сермяга едва прикрывала тело. Вернуть бы теплый кафтан на лисьем меху!

Неподалеку послышались голоса, замелькали огни фонарей.

– Князь с обходом!

Лихие юркнули за амбар, Пашков же вскоре очутился среди оружных людей.

– Чего ночью по двору шастаешь? – подняв фонарь и пытливо вглядываясь в Истому, строго молвил щуплый скудобородый старичок в долгополой бобровой шубе.

– А ты кто? – спросил Истома.

– Я-то-о-о? – подслеповато щурясь, протянул старичок. – Сдурел, холоп!

Ближний от старичка человек, такой же низкорослый, но более плотный и густобородый, огрел Истому посохом.

– На колени, смерд!

Пашков аж побелел от гнева.

– Ни я, ни родичи мои в холойах не бывали!

Старичок захихикал, жидкая бороденка его задергалась, из глаз потекли слезы.

– Блаженный на мой двор приблудился.

– И впрямь, юрод. Морозище, а он без шапки. Да еще выкобенивается. Нет, ты зрел такйх холопей, князь Василий?

– Не зрел, князюшка Митрий. Серди-и-тый, хе-хе. Как же кличут тебя, юрод?

Истома молвил с укором:

– Грешно вам, князья, надо мной измываться. Пред вами тульский дворянин Истома Иваныч Пашков.

Князья и послужильцы рассмеялись пуще прежнего.

– Всяких юродов видал, но чтоб себя дворянином возомнил, таких не встречал, – тоненько заливался князь Василий.

– Глянь, братец, он не токмо шапку, но и крест потерял. А без креста на Руси не живут. Глянь же, князюшка.

Истому наконец-то осенило. К князьям Шуйским угодил! К братовьям Дмитрию и Василию. Так вот они каковы!

– Стыдитесь, Шуйские! Крест лихие сорвали. Буде глумиться. Вольны вы над холопами своими, я ж вам не кабальный. Стыдитесь!

Князь Василий огрел Истому посохом.

– Шуйских корить?!.. Эгей, челядинцы, тащите малоумка в яму! Батожья не жалейте!

– А зачем в яму, братец? Седни же Крещенье, а юрод без креста, что ордынец поганый. Не лучше ли обратить в веру Христову? – посмеиваясь, молвил князь Дмитрий.

– В проруби выкупать?

– В проруби, братец.

Князь Василий согласно мотнул головой.

– Волоките в Иордань.

Послужильцы насели было на Пашкова, но тот, рослый, широкогрудый, дворовых растолкал, огневанно рванулся к Шуйским. Но дворовые вновь насели, связали кушаком руки и потащили к заснеженному пруду с черной дымящейся прорубью. Содрали сермягу, сапоги и, под гогот князей, трижды окунули в воду.

– С очищением тебя, Истома сын Иванов, – дурашливо кланяясь, произнес Дмитрий Шуйский.