Иван Болотников Кн.2

Отчима не стало, когда Илейке пошел четырнадцатый год: угорел в Литейной избе. Мать постриглась в Воскресенский монастырь и вскоре преставилась после тяжкого недуга.

Остался Илейка с немощной, дряхлой бабкой Минеи-хой, матерью Ивана Коровина.

– Пропадем, чадо, – тяжко вздыхала бабка.

В Фомино заговенье зашел в избу нижегородский купец Тарас Грозильников, много лет знавший Коровина. Купец наведался в Муром на пяти подводах: приехал за колоколами для нижегородских храмов. Услышав о смерти Ивана Коровина, сожалело молвил:

– Добрый был мастер.

– Худо ныне у нас, батюшка, – запричитала Минеи-ха. – Сироты мы. Вот и я скоро на погост уберусь.

Тарас Грозильников глянул на Илейку.

– Поедешь ко мне в Нижний?

– Поеду, дядя Тарас, – охотно согласился Илейка. Его давно манили новые города. Он и сам помышлял убежать из Мурома.

В шестнадцать лет стал Илейка сидельцем торговой лавки. «И сидел он в лавке с яблоками да с горшками».

Года через два довелось Илейке и на Москве побывать. Тарас Епифаныч, беря с собой Муромца, строго наставлял:

– В Белокаменной не зевай. Москва, брат, бьет с носка, ушлый живет народец. Особо на торгу держи уши топориком. Чуть что – объегорят. Шишей да шпыней – пруд пруди. И такие, брат, воры, что из-под тебя лошадь украдут.

– Не оплошаю, Тарас Епифаныч, – заверял Илейка.

С полгода на Москве в лавке просидел, и ни разу впросак не попал. В свободное же время толкался по торгам и площадям, дивился. На Москве народ шебутной, отовсюду слышались бунташные речи. Посадская чернь негодовала на бояр и царя, толковала о Дмитрии Углицком.

Мятежных людей ловили стрельцы и земские ярыжки, тащили в Разбойный приказ били кнутом, нещадно казнили на Ивановской площади.

Но чернь неустрашимо дерзила, исходила ропотом.

«Удал народ! – восхищался Илейка. – Ни бояр, ни царя не страшится. В Новгороде куда улежней».

Но и в Нижнем участились воровские речи. Ремесленный люд хулил воевод и приказных дьяков, судей и земских старост.

Нет-нет да и полыхнет по Новгороду бунташный костерок. Тарас Грозильников недовольно говорил:

– Неимется крамольникам, ишь распоясались. Приказных дьяков начали побивать, на боярские дворы петуха пущать… Ныне гляди в оба, народ и на купцов злобится.

Илейке надоело сидеть в лавке. Подмывало в кабаки, на гульбища, к молодым посадчанам, дерзившим нижегородским воеводам и дьякам.

Тарас Грозильников то подметил:

– Среди горлопанов тебя примечали. На торгу, вкупе с голодранцами, больших людей города хулил. Гляди, парень, до темницы не докатись. Коль еще услышу о тебе недоброе, сам к воеводе сведу. Мне экий сиделец не надобен.

Недели через две, покинув купца, Илейка пристал к ватаге гулящих людей. Те шатались по городам, похвалялись:

– Мы люди вольные, ни. купцу, ни барину спину не гнем. Куда хотим, туда и идем.

Ходили десятками, сотнями, задирали прохожих, буянили в кабаках. Пропившись, спускались с нижегородского угора к Волге, осаждали насады и струги, весело кричали:

– Эгей, купцы тароватые, примай в судовые ярыжки! Много не возьмем. Нам лишь на харчишки да чарочку в день.

Илейка угодил в «кормовые казаки» на расшиву ярославского купца Козьмы Огнева, снарядившегося с товарами в Астрахань. И с того дня началась для Муромца бродяжная жизнь. Где только не удалось побывать! На Волге, Каме, Вятке, в Казани, Астрахани… Казаковал, бурлачил, нанимался к купцам, кормясь тем, что «имал де товары у всяких у торговых людей холсты и кожи, продавал на То-тарском базаре и от тово де давали ему денег по пяти и по шти».

В Астрахани жил Илейка у стрельца Харитонки. Тот вовсю подбивал Муромца на царскую службу.

– Буде тебе по Руси скитаться. Айда к нам во стрельцы. Царь Борис ныне служилых жалует – и деньгой, и хлебом, и сукнецом добрым. Жить можно. Айда к голове!

– Во стрельцы погожу, – толковал Илейка. – Докука, брат, на одном месте сидеть. Да и чего хорошего с бердышом за лихими гоняться? Не по мне то, Харитоша.

– Аль опять куда надумал?

– Надумал податься в казаки.

Стрелец негромко рассмеялся:

– Да ты каждый год в казаках гуляешь. Почитай, все реки облазил.

– Да не о тех казаках речь, – отмахнулся Илейка. – То казаки судовые, ярыжки, зимогоры… Меня, Харитоша, на Дон и Терек манит. Вот там козачество! Добро бы в поход куда сходить.

– Непоседлив ты, братец.

Бросив «имать товары», Илейка пристал к казачьему войску, идущему в далекую Тарскую землю³⁸. Выдали Муромцу коня, самопал, копье и саблю, молвили:

– Идем в Дагестан персов и турок воевать. Гляди, не сбеги. Иноверец лихо бьется.

– Нашли кем пугать, – фыркнул Илейка. – Либо сена клок, либо вилы в бок. Не заробею!

Муромец не посрамил казачьего воинства. И в Тарках, и на Тереке сабля его была одной из самых ярых. Казаки довольно гутарили:

– Удал и проворен. Товариществу крепок. Добрый казак!

Побывал Муромец и в стрельцах, ходивших с воеводами в Шевкальский поход. Вернувшись в город Терки, «Илейка приказался во двор к Григорию Елагину». Но холопствовал лишь зиму: по весне удрал от боярского сына на Волгу. «Ходил с казаки Донские и Волские», покуда не угодил к голове Афанасию Андрееву.