Иван Болотников Кн.2

Воротынский мрачно и зло подумал: «Самого бы сюда, черта лысого! Поглядел бы на эту «чернь лапотную». Ишь как озверело бьется!»

Прискакал вестовой с Быстрой Сосны.

– Беда, воевода! Даточные люди побросали оружье. Многие к ворогу перешли.

– Смерды! – презрительно оттопырил губу Воротынский.

А вести поступали все черней и неутешительней:

– На Аргамыче худо! Пушкарям долго не удержаться.

– С Ельчика дворяне побежали!

– Среди детей боярских измена! Две сотни к ворам пристали.

– Подлые переметчики! – позеленел от негодования Воротынский. Подъехали к Большому полку, громко воскликнул:

– Слушай меня, головы, сотники и все люди ратные! Знаю вас, как храбрых и верных воинов, ходивших со мной в походы. Славно мы били ворога, славно стояли за Отечество. Так будем же и ныне крепки духом. Не посрамим меча своего, разобьем крамольников!

И сам повел полк в сечу. Но битва была уже проиграна. Кромская победа Болотникова, набатным эхом прокатившаяся по У крайне, поколебала царскую рать. Большой полк сражался отважно, но силы его вскоре иссякли.

– Загинем, князь! – прокричал Воротынскому Григорий Сунбулов, прикрывая воеводу от казачьей сабли.

Воротынский же, злой и разгневанный, в запале валил мечом казаков.

– Загинем, Иван Михайлыч! – вновь закричал Сунбулов. – Глянь, мало нас. Уходить надо!

Воротынский глянул, и только теперь до него дошли слова дворянина Сунбулова; еще минута-другая – и погибель неминуема. Вражье войско не остановишь.

С остатками Большого полка Воротынский и Сунбулов бежали на Епифань.

Сотни дворян и детей боярских были захвачены в плен и теперь ждали суда на Соборной площади.

Пашков, Солома и Шестак собрались в Воеводской избе. Были веселы и хмельны, взбудоражены победой. Больше всех ликовал Шестак. Еще бы! Победа над царским войском, встреча с тестем Соломой, воскрешение ближнего содруга Ивана Болотникова!

А сколь было горечи и скорби, когда до него дошла черная весть:

– Сгиб наш батько, сгиб наш славный атаман.

Васюта с горя даже о своей молодой женке забыл.

Покинул курень, сколотил ватагу из голытьбы и ринулся в степи.

– Отомстим поганым за батьку!

Нападали на татарские кочевья, убивали крымчаков, зорили улусы. Лилась ордынская кровь. Поутихнув, Васюта Шестак вернулся в Раздоры, но и там долго не усидел: подался с повольницей на Волгу.

Шли годы – в походах, стычках с ордынцами, набегах на купеческие караваны, сторожевой службе. Васюта заматерел, огрубел лицом, но веселого своего нрава не потерял. Не видывал Шестака Дон в затуге.

Печаль же по Болотникову с годами утихла, зарубцевалась: тужи не тужи – с того света не вернешь… И вдруг неожиданная, всколыхнувшая все Дикое Поле весть. Жив Иван Исаевич! Идет с ратью Большим воеводой на царя и бояр. Встал за лапотную бедь, обездоленных и голодных, встал за правду и волю!

Васюта спешно поскакал с Волги на бунташную Украй-ну. А тут подвернулся гонец с Путивля – просил идти на подмогу к Истоме Пашкову. И вот встреча под Ельцом, победа.

– Что с барами будем делать? – глянув из окна на пленных дворян, спросил Солома.

Пашков, отставив кубок, не спеша молвил:

– Дело непростое, Григорий Матвеич… Русские, не какие-нибудь иноверцы. Подумать надо.

– А чего думать? – разом вспыхнул Васюта. – Баре эти хуже иноверцев, коль Шуйскому продались. Казнить!

– Казнить недолго… А ты бы как порешил, Григорий Матвеич?

Солома посмотрел на Пашкова, на Васюту и вдруг вспомнил своего бывшего нижегородского боярина, что однажды кинул двух мужиков в поруб. Кинул со словами:

– Сидеть вам без воды и хлеба, дабы господ чтили.

Ночью до боярского послужильца, сидевшего подле

земляной тюрьмы, донеслись крики. Приподнял крышку.

– Чего орете?

– Вызволи, милостивец. Крысы! Дойди до боярина!

Руки и ноги узников были в колодках. Послу жилец доложил о мужиках лишь поутру. Боярин захихикал:

– Пущай, пущай посидят! Глядишь, боле не станут господ хулить.

Мужиков вынули из поруба с объеденными ушами и носами…

– Чего молчишь, Григорий Матвеич? – повернулся к

тестю Васюта. – Аль бар жалко стало?

– Казнить, – сурово бросил Солома.

Слово было за воеводой.

– Сердиты же вы на дворян, казаки. Сердиты… Ну да и мне боярские потаковники не по нутру. Не пощажу…

– Вот и добро, – повеселел Васюта.

– А покуда пусть в тюрьме посидят. Мы ж – за пир

честной. Надо же нам с ельчанами попраздновать… Знатно они Воротынского взбулгачили, – скользнул глазами по Соломе. – Удалась затея, Григорий Матвеич. Не худо за то и чару поднять.

Пировало войско, пировал город. Шумно, весело, дым коромыслом! А чуть схлынуло веселье, Истома Иваныч позвал к себе обоих казачьих атаманов.

– Лазутчики проведали, что под Новосилем войско Шуйского объявилось. С тыщу эдак. Надо побить. Казаки ваши быстры да и на винцо крепки. Мои ж – оклематься не могут, а дело спешное. Как, атаманы?

Солома и Шестак выступили под Новосиль. В тот же день Пашков повелел доставить на Торговую площадь пленных дворян. Молвил: