Иван Болотников. Книга третья «Огнем и мечем»

На Пальчикова навалились повольники, сбили наземь, связали. Болотников же вновь кинулся в самую гущу стрельцов. Служилые натиска не выдержали, рассыпались. В город бурным, неудержимым потоком влилась народная рать.

Сникли на стенах. Царево воинство, бросая оружие, сдалось. Болхов пал.

Убитых ратников хоронили в братской могиле. Войсковой поп Никодим густо и скорбно пел заупокойные молитвы. Иван Исаевич молчаливо застыл у края могилы; стоял без шапки, в черном суконном кафтане.

Хоронили не в поле, а на кладбище кремля. Болховский соборный поп, узнав о намерении Болотникова, недовольно изрек:

— В кремле простолюдинов не погребают. Укажи захоронить на слободском погосте, воевода.

— В кремле!

Поп рогатым посохом застучал.

— Не дозволю! У соборного храма покоятся усопшие из великородцев и пастырей духовных. Так по всем градам заведено. Не дозволю старину рушить!

— Дозволишь! Потеснятся твои высокородцы, — отчужденно молвил Болотников и, не глядя больше на попа, приказал: — Несите погибших.

Батюшка Никодим отпевал павших ратников; струился ладанный дымок из кадильницы. Иван Исаевич повел глазами по соборной звоннице. Колокола молчали. Зло подумалось: «Небось, кабы боярина хоронили, все бы храмы заупокойно гудели». И едва Никодим завершил панихиду, как Болотников приказал:

— Позвать звонарей на колокольни! Пусть с честью и славой отправят погибших!

Вскоре гулко и уныло загудел большой соборный колокол; редкие, тягучие удары его разбудили, остальные звонницы. Скорбный звон поплыл по Болхову. Батюшка Никодим, прослезившись, крестообразно посыпал на убитых землей и пеплом из кадильницы, полил елеем.

— Со святыми упокой. Прими, господи в царствие небесное.

Болотников повернулся к рати.

— Поскорбим, други. Пали славные сыны державы. Пали за землю и волю, за житье доброе. Жертвы горестны и тяжки, но без крови лучшей доли не добудешь. Впереди — новые сечи! Так поклянемся же перед павшими, что никогда не выроним из рук карающего меча. Смерть кабальникам!

— Смерть! — мощно прокатилось по рядам повольников.

Сменив черный кафтан на красный, Болотников поехал к приказной избе, где дожидались воеводского суда стрельцы и дворяне.

Пальчикова признали юзовские мужики, влившиеся в рать Болотникова. Закричали:

— Вот кто сосельников порубил! Попался, зверюга!

Раздались недовольные голоса и со стороны посадских:

— Вестимо, зверюга. Сколь людей в слободах загубил!

Болотников поднялся на рундук. Площадь смолкла, ожидая воеводского слова.

— Сии баре не захотели служить царю Дмитрию. Что для них истинный государь, кой помышляет дать народу землю, волю и суды праведные? Он для них враг! Баре с оружьем в руках встретили народное войско. Они не щадили ни казака, ни мужика, ни холопа. Двести повольников полегли от барской сабли. То кровь немалая! Пусть же захлебнутся в ней кабальники!

Болотников кивнул Аничкину, тот дал знак конникам с обнаженными саблями.

— Пальчикова не трогать.

Аничкин непонимающе глянул на воеводу и поспешил к вершникам, готовым начать казнь.

— Руби! — взмахнул рукой Болотников.

Вершники наехали на дворян, засверкали саблями. Устим Секира посмотрел на воеводу, и ему стало не по себе от жестоких, беспощадных глаз. Страшен же порой бывает, батька. Страшен!

Болотников приказал подвести Пальчикова. Афанасий закричал, забесновался:

— Не миновать и тебе скорой расправы, злодей! Недолго служить тебе Расстриге. Святотатец, вор богомерзкий, антихрист!

В лице Болотникова, казалось, ничего не изменилось, лишь еще больше потемнели неподвижно застывшие глаза.

— А ты никак Христос? А чьими же руками у посадских тяглецов языки вырывал? Чьими руками мужичьи головы сек?

— Не перед тобой, вором, мне ответ держать. Четвертует тебя Василий Шуйский. Не верьте, люди, приспешнику Расстриги. То богохульник и антихрист!

— Ишь, заладил, — хмыкнул Болотников. — А ну распять этого Христа на городской башне. Пусть изведает муки господни. Распять!

Руки и ноги Пальчикова пригвоздили к высокой деревянной стрельнице. Афанасий закорчился от жутких болей. Висеть ему на башне не один час, покуда не истечет кровью.

— Так будет с каждым, кто возведет хулу на царя Дмитрия, кто к черному люду станет опричником! — воскликнул Болотников.

— А что со стрельцами? — спросил Аничкин. — Сказывают, есть среди них и не шибко охочие к Шубнику. Может…

— Сам спытаю!

Иван Исаевич подъехал к стрельцам:

— Ну что, бердыши? Какому царю служить будете?

— Мы тут покумекали, воевода, — выступил из толпы один из стрельцов. — Послужим государю Дмитрию Иванычу. Чай, жалованьем не обидит. Бери в свое войско.

— Все так надумали?

Стрелец замялся, зыркнул черными глазами на сотника.

— Ясно… Выходи, начальные!

Вышли голова, сотник и три пятидесятника.

«Повольников секли… Голова, кажись, обок с Пальчиковым бился. Глаза волчьи».

Спросил глухо:

— На бояр пойдете?

Начальные бычатся, мертвая тишь на площади.

— Рубить!

У приказной избы — посадская голь. Собралась по зову Большого воеводы. Матвей Аничкин и Устим Секира вынесли на красное крыльцо два больших короба. Иван Исаевич поднял крышку, взял сверху одну из грамот.