Иван Болотников. Книга третья «Огнем и мечем»

Глава 12

В ЛЕСНОЙ ДЕРЕВУШКЕ

Юшку, Нечайку и Семейку настиг уже к вечеру.

— Аль что приключилось, воевода? — всполошились посланцы.

Иван Исаевич молчаливо сполз с коня. Посланцы недоуменные, встревоженные, ждали.

— Сам, сам пойду! — отрывисто буркнул Болотников.

Посланцы обиделись: в ближних людях своих усомнился, в сотоварищах верных.

— Не чаяли мы от тебя такого, Иван Исаевич. Что ж нам — вспять ехать? — с сердитой горечью молвил Семейка.

— Вспять? — приходя в себя, переспросил Болотников, и только будто теперь увидел повольников, увидел их досадливые лица. — Зачем же вспять?

Размялся и вновь сел на коня. Велел ехать дальше. Чуть погодя оглянулся. Посланцы — темнее тучи.

— Да не серчайте же, дьяволы!.. Душа не на месте. Не серчайте!

Первым заговорил с Болотниковым Юшка. Понял: не в гонцах дело, воевода мечется, уж слишком важна для него Калуга, вот и пошел на отчаянный шаг, да никак пошел сгоряча.

— Напрасно ты, воевода. Сам же сказывал: можем и на плаху угодить. Мы — бог с ним, не велика потеря. Но ты ж Набольший! Нельзя тебе под обух идти. Нельзя!

— В большом деле без риска не бывает, — сказал Болотников, но слова его посланцев не убедили. Тягостно было у каждого на душе, тягостно стало и самому Болотникову. Отрезвел, пришел в себя. Юшка прав: под обух Набольшему идти не годится. Но и повернуть уже не мог: неведомая сила по-прежнему толкала к Калуге, толкала неудержимо и напролом. Он должен быть в Калуге, должен!

Придержав коня, поравнялся с Нечайкой.

— Возвращайся, друже. Скажешь Нагибе, чтоб вел войско.

Чем ближе к Калуге, тем осторожнее ехали путники. А вскоре и вовсе свернули с большака: опасались стрелецких разъездов. На третий день пути наехали на деревушку в пять черных избенок, крытых пожухлой соломой. Тихо, пустынно: ни громкого лая собак, ни утробного мычанья скотины, ни звонкого стука топора. Мертво, убого. За дворами вместо ржаных и ячменных нив — лохматые полосы бурьяна.

— В бегах, — молвил Семейка, молвил тяжко и скорбно, окидывая унылыми глазами мужичье разоренье.

Иван Исаевич посмотрел на Семейку, на его поникшее лицо, подумал: «Кажись, пора и привыкнуть к пустым селищам. Так нет же! Ишь как наугрюмился, страдная душа. Мужику безнивье — нож острый».

Семейка вдруг насторожился, приподнялся в седле.

— Погодь, погодь… Никак косарь. Чуете?

Болотников и Беззубцев прислушались. Из-за околицы, прикрытой березняком, донеслись звонкие, шаркающие звуки.

— Косарь, — кивнул Иван Исаевич. — Горбушу правит.

Тронулись к околице и вскоре увидели плотного русоголового мужика, точившего обломком татарского терпуга косу. По лужку, пощипывая донник, гуляла лошадь — чистая, ухоженная, сытая; лоснились округлые бока в рыжих подпалинах. На телеге — упряжь, раскрытая котомка со снедью, липовый бочонок с резной ручкой.

— Бог в помощь, — сойдя с лошади, молвил Болотников.

Мужик не спеша отложил горбушу, цепкими, прощупывающими глазами окинул путников.

— Один, что ль, в деревеньке?

— Один.

Из разговора с мужиком узнали: зовут Купрейкой Лабазновым, живет в Сосновке лет десять; раньше крестьянствовал, хлеб сеял, медом промышлял, ныне же заложился по кабальной грамотке за калужского купца.

— Аль в тягость нива стала? — спросил Беззубцев.

Купрейка колюче глянул в ответ.

— А кой прок в ниве, коль жита нет? У меня пять ртов, и все хлеба просят. Вовек бы к купцу в кабалу не пошел.

— А где другие мужики?

Купрейка замолчал, потупился.

— В бегах, поди? Да ты не таись, Купрей Лабазнов, сказывай смело.

Мужик поднял на Болотникова глаза. «Смело»! Ишь какой ловкий. Вон и кафтан алый доброго сукна, и сабля с пистолетом, и шапка с меховой опушкой.

— Не пужайсь, сказываю! — весело подтолкнул мужика Иван Исаевич.

— За пристава не возьмем. Люди мы царя Дмитрия Иваныча, заступника всенародного. Не пужайсь!

Купрейка по-прежнему нем, переминается с ноги на ногу. Лицо постное, замкнутое.

— Аль не рад Дмитрию Иванычу? — в упор разглядывая мужика, спросил Болотников.

— Сидели и под Дмитрием, — хмуро отозвался крестьянин.

— Ну и как? Полегче, чем под Шуйским?

— Да никак! — сердито, с неожиданной смелостью выпалил мужик. — Вишь они, цари-то, — махнул рукой в сторону заброшенных полей. — Как были в чертополохе, так и ныне стоят. Цари! — плюнул в широкие ладони, взялся за косье и ожесточенно замахал горбушей.

«Занозист мужичок, — подумал Болотников, — такое не каждый брякнет. Удал!» Долго смотрел в спину Купрейки, любовался его ловкой сноровистой работой и наконец молвил:

— Посоветуемся, други. Дале ехать опасно. Надо стрельцов перехитрить.

Посоветовались, пошли к мужику.

— Сено когда к купцу повезешь?

— Седни.

— Вот и добро. Нас прихватишь.

— Сами не безлошадные, — недоуменно пожал плечами Купрейка.

— Коней здесь оставим. Повезешь нас скрытно, под сеном.

Купрейка закряхтел, насупился.

— Не повезу.

— Чего ж так, друже? Кажись, не из робких. Полтиной пожалую.

— Не повезу! — отрезал мужик.

— А коль силом заставим? — подступил к мужику Юшка. — У нас, милок, выхода нет. В Калугу открыто нам не войти.

— Хоть руби, не повезу, — стоял на своем мужик. — Не пойду на воровское дело.