Иван Болотников. Книга третья «Огнем и мечем»

Болотников жадно внимал каждому слову. Прорвало-таки, слава тебе господи! Вот где собака зарыта.

Долго шумели, долго гомонили, покуда Болотников властно и решительно не пристукнул по дубовому столу кулаком.

— Не будет московских купцов в Калуге! О том особо велено вам сказать. Торгуйте вольно. Хлеб же и соль, коими столичные гости владеют, Большой воевода передаст вам, купцам калужским.

— Ух ты, — крутнул головой один из купцов. — Ужель так и будет?

Иван Исаевич глянул на Шлепнина с Тишковым, глянул на Мефодия Хотькова; тот, в свою очередь, пытливо уставился на Болотникова.

— Слово Большого воеводы крепко, и вот вам на то его рука, — веско произнес Болотников, повернувшись к Шлепнину с Тишковым.

Купцы замешкались: не так-то просто (от всего торгового люда) принять воеводскую руку. Уж больно время-то лихое. Кой год на Руси замятия. Цари и воеводы приходят и уходят, а купец, что стрелец: оплошного ждет. Не промахнуться бы, не остаться бы в дураках.

Но тут поднялся с лавки и ступил к Болотникову Мефодий Хотьков. Принял руку (вот уж чего Иван Исаевич не ожидал!), глянул в упор:

— Верим твоему воеводе, посланец. Кажись, не вертлявый, без лжи и обману, и слову своему хозяин. Верим!

Тотчас Шлепнин с Тишковым поднялись: Мефодий Хотьков первый купец на Калуге, человек влиятельный и разумный, народом чтимый. За таким весь посад пойдет.

Глава 14

БИТВА НА УГРЕ-РЕКЕ

Иван Исаевич неустанно сновал по полкам. За последние недели рать пополнилась отрядами из Путивля и Кром, Ельца и Болхова, Орла и Белева, Козельска и Одоева… Влились в войско мужики и холопы, казаки и служилые люди по прибору, ремесленники и стрельцы (из примкнувших к Болотникову городов), бобыли и монастырские трудники, волжские бурлаки и судовые ярыжки. Отряды разношерстные, к войне необученные. Сколь надо труда приложить, чтобы подготовить их к битве. За новоприбылыми ратниками закрепили опытных десятских, и сотских, что не единожды бывали в сечах.

— На вас вся надежа, ребятушки, — говаривал Иван Исаевич. — Враг силен, шапками не закидаешь. Ловчей да искусней учите, чтоб и копьем, и щитом, и саблей умели владеть.

Иногда не выдерживал и сам начинал показывать приемы. Взмахивая мечом (носил его неизменно, предпочитая сабле), покрикивал:

— Не суетись! Не за девкой гонишься… Выжди, приглядись… Плечо прикрой. А теперь с силушкой соберись. Вдарь!

Подставлял окованный медью щит. Оглушающий звонкий удар. Сабля отлетала в траву.

— Худо, худо, браток! Рукоять покрепче держи. А ну вдарь еще!

Возвращаясь в воеводский шатер, вздыхал. Нелегко будет мужикам с царским войском биться. Собрал Шуйский полки отборные, в боях искушенные… Да и с оружьем туго, лишь наполовину хватает самопалов, брони и сабель. Мужики же приходят с топорами и вилами.

Вновь и вновь наваливался на походных кузнецов: понукал, тормошил, подбадривал. И те старались, ковали денно и нощно.

— Вот кабы через Елец шли, — как-то обронил Нагиба. — Там оружья на всю бы рать с избытком хватило. Напрасно ты совета Федьки не послушал.

— А Кромы Трубецкому в лапы кинуть? Закрыть прямой путь на Москву? — недовольно произнес Болотников.

— Могли бы и окольными.

— Окольными? Нет, Мирон! Вспомни, куда Василий Шуйский войска свои двинул? Не на Елец же, где оружья с избытком. На Кромы, на Кромы двинул, хитроумец. Далеко вперед глядел. Восставшая крепость открывала ближнюю дорогу на Москву. Ближнюю, Мирон! Не стоять бы нам ныне под Калугой, коль Шуйский бы земли мужиков-севрюков захватил. Промашки не было, Мирон.

Однако слова Болотникова Нагибу не убедили. Ему, бывалому казаку, всегда казалось: где сабля, пика и пистоль, там и удача. Он не любил рассуждать, прикидывать, заглядывать в завтрашний день. Жил просто, неприхотливо, довольствуясь малым. Он не был прозорлив. О том Болотников знал (знал с Дикого Поля) и нередко поругивал Мирона за недалекие, высказанные вслух мысли. Но того уже было не переделать. И все же Иван Исаевич ценил Нагибу: в бою Мирон был незаменим, его дерзкая удаль увлекала казаков на самые отчаянные вылазки.

Неподалеку от шатра Болотников услышал буйный хохот ратников. Подошел. Ратники тотчас раздвинулись, пропустив воеводу к телеге, подле которой сидел Добрыня Лагун и безучастно жевал большой кусок сочного розоватого копченого сала. Тут же, с понурым видом поглядывая на убывающий ломоть окорока, стоял маленький, растрепанный, огненно-рыжий мужичок.

— Это ж надоть, до сечи берег… Это ж надоть.

— О чем печаль? — улыбнувшись, спросил мужичка Иван Исаевич.

Мужичок смущенно юркнул в толпу. Ратники вновь дружно захохотали.

— Да он, вишь ли, отец-воевода, — выступил вперед Сидорка Грибан.

— С Добрыней на сало поспорил. Тот-де, как сказали Добрынины сосельники, подводу с двумя мужиками поднимет. Не поверил. Вот и пришлось окорока лишиться. Не жалость ли?

Глаза Сидорки улыбались. Ожил мужик, отметил про себя Болотников. Недавно попросился из обоза в ратники: «Зол я на бояр. Сколь страдников на селе в могилу свели. Мочи нет терпеть! Пора барам и ответ держать». Хорошо молвил Сидорка. Давно пора!