Иван Болотников. Книга третья «Огнем и мечом»

Болотников взял ладанку, раскрыл. В ладанке — серебряный крестик, засушенный корешок и лик Богоматери. Недоверчивые суровые глаза оттаяли, подобрели. Подсел к Давыдке, обнял за плечи.

— О Никитке поведай. Какой он?

— Рослый детинушка. В добра молодца вымахал. Ладный, кудреватый. Тебя хочет дюже повидать.

Лицо Ивана Исаевича обмякло. Чадо любое, Василиса! Господи, неужели скоро свидимся. Сколь грезил о том. Василиса… Никитушка!

Угостил Давыдку вином, жадно расспрашивал, а тот, повеселев от вина и удачи (пронесло, поверил!), усердно, словоохотливо отвечал, нарушив строжайший наказ Багрея (Давыдка знал Багрея лишь под этим именем): лишнего не болтать и вина не пить. А как не выпить, коль сам Большой воевода честит. Да и винцо зело доброе.

— Пей, пей, друже, — радушно угощал Иван Исаевич. — Великую радость ты мне доставил. Коль поможешь Василису и сына вызволить, ничего не пожалею, — ступил к сундуку, рванул крышку. — Возьмешь столь, сколь унести сможешь.

Давыдка ахнул. Пьяный, обалдевший, запустил в золото и узорочье руки.

— Да мне б такой казны Багрей ни в жизнь не дал, — поперхнулся и тотчас перекинул речь на другое. — Покои-то у тебя какие лепые. В сем дворце, чу, цари бывали. Век такой красы не видал.

А Болотникова будто рогатиной кольнули.

— Багрей?! — всплыли в памяти лихие люди, схватившие его, когда бежал от князя Телятевского в Дикое Поле, разбойный стан, казнь купца, зверская рожа Багрея-Мамона, яма с холодной водой.

Резко спросил:

— От Багрея послан?

— От какого Багрея? — отшатнулся Давыдка, и глаза его заметались.

— Ослышался, воевода.

— Буде юлить! — взорвался Болотников и толкнул Давыдку в грудь. Тот плюхнулся на лавку, дрожащей рукой ухватился за стол.

— Да ты что, да ты что, воевода?.. Я к тебе с добром, а ты…

— Врешь, паскудник! — Болотников выхватил меч и мощно рубанул по столу; стол развалился надвое.

Давыдка побелел, затрясся. Сейчас этот матерый разгневанный человечище вновь взмахнет мечом и отсечет ему голову. Поспешно, упреждая удар, повалился Болотникову в ноги.

— От Багрея, от Багрея, воевода!.. И ладанку мне передал.

Болотников рывком поднял Давыдку за ворот полушубка и швырнул на лавку.

— Рассказывай!

— Расскажу, воевода… Багрей приказал мне Василису и сына твоего выкрасть, — рассказывал торопко и напуганно, леденея от мрачного и негодующего взора воеводы.

Давыдкины слова корежили, раздирали душу. Василиса и Никитка в руках Мамона, в руках изувера, коего и свет не видывал. Собака! Слепой от ярости, вновь было выхватил меч, но Давыдка поспешно молвил:

— Убьешь — и твоих не станет. Так Багрей и наказал.

Болотников вложил в ножны меч. Этот лиходей прав: Мамон прикончит Василису и Никитку, не задумываясь. Надо остыть, гнев рассудку не помощник. Выпил чарку, мрачными недобрыми глазами уставился на Давыдку.

Молчание было долгим и гнетущим. За слюдяным оконцем завывал резвый сердитый ветер, кружил лохматый метельный снег.

— Жить хочешь? — нарушил наконец молчание Болотников. — Хочешь. Ну так слушай… Пойдешь на Москву с моими людьми и покажешь, у кого спрятан сын и Василиса. Да не вздумай хитрить.

— Помогу, помогу, воевода, вот те крест! — горячо проронил Давыдка. — Мне ить Багрей самому омерзел. Давно помышлял от него сойти. Помогу твоим людям, не сбегу.

— Да коль и сбежишь — не спасешься. Всех лазутчиков на Москве оповещу. Не уйти от кары. О том ты крепко помни.

Глава 18

ЛЮТЫЕ СЕЧИ

Вьюжным мглистым утром 26 ноября 1606 года «умыслили, бесом вооружаеми, те проклятые богоотступники и крестьянские губители, бесом собранный свой скоп разделити на двое и послали половину злого своего скопу из Коломенского, через Москву реку, к гонной к Рогожской слободе».

В столице «ударили в набат; народ взволновался и бросился к Кремлю с ружьями и самопалами».

Сорок тысяч повольников двигались на Москву. К Рогожской слободе полки вели Юшка Беззубцев и Тимофей Шаров, к деревне Карачарово — Мирон Нагиба и Нечайка Бобыль. По задумке Болотникова обе рати, захватив слободу и Карачарово, должны немедля перейти Яузу и выйти к Красному селу. Иван Исаевич помышлял полностью окружить Москву уже на другой день. Наказывал воеводам:

— Новгородское и смоленское войско вот-вот подойдет к столице. Надо перекрыть на Москву все дороги, перекрыть так, дабы мышь к Шубнику не проскочила. Поспешайте, други!

Поспешили, но тут навалилось непогодье. Бесновалась, бушевала метель, обжигала стылым ветром лица, слепила густым секучим снегом глаза, заваливала тропинки и дороги. Кони и люди проваливались в сугробах.

Худо в кипень-завируху биться, думали воеводы. Ни пушкам, ни ратникам не развернуться. И все же шли и лезли, лезли упрямо, надеясь застать неприятеля врасплох.

Но «вылазной» воевода Михаил Скопин был начеку. Его полки столкнулись с болотниковцами у Карачарова. Битва была злая, упорная. Одолеть Скопина не удалось. Сеча стихла лишь к ночи.