Иван Грозный

Могилу вырыли на лугу. Боярыня послушно поддавалась катам, срывавшим с неё одежды, и как будто стремилась даже помочь им. Пустые глаза беспрестанно шарили по сторонам, удивлённо останавливались на людях, а лицо широко расплывалось в жуткой усмешке помешанной.

И только когда её опускали в землю, она вдруг вцепилась зубами в руку ката и воюще разрыдалась.

Холопи торопливо зарывали яму. Вскоре скрылись под землёю ноги, вздувшийся от голода живот и обвисшие, в синей паутине жил, груди.

Лицо Параскевы приходилось против чуть виднеющихся окон светлицы.

Боярыня напрягала всё существо, чтобы перекинуться немного в сторону и не видеть терема, в котором прожила долгие беспросветные годы, но земля цепко держала и не давала пошевелиться ни одному ослабевшему мускулу.

Всю ночь вотчина не спала от звериного воя, доносившегося с обезлюдевшего чёрного луга. Потом, под утро, вой перешёл в стрекочущий скрип, припал к земле, прошелестел ещё шелестом подхваченной ветром мёртвой листвы и оборвался.

В полдень, как требовал древлий обычай, пришли из губы богомольцы, низко поклонились зарытой до шеи женщине и бросили в шапку дозорного несколько полушек-скромное своё подаяние на гроб и погребальные свечи обречённой.

— Егда предстанешь на суд Господень, реки Господу, что благоговейно и со смирением отдали тебе свою лепту Микита, Фрол, Никодим, Илья, Нефёд…

По одному, крестясь и кланяясь, называли свои имена богомольцы и, просветлённые, уходили творить земные дела.

Когда боярыня умерла, её тело вырыли, обмыли и положили в гроб.

Микола Петрович после погребения приказал людишкам принести на боярский двор дичины и мёду.

Холопи снесли достатки свои господарю на помин души новопреставленной.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Под огромным навесом творил Василий из глины, камня и кирпича потешный город. Ивашка, перепачканный с ног до головы в грязь и известь, не отходил ни на шаг от отца. В редкие дни, когда в сопровождении дозорного приходила мать, мальчик немедленно засаживал её за работу.

Кроме же Клаши, никто, ни в каком случае, не допускался им под навес.

Наконец городок был готов.

Ивашка выкупался в реке, обрядился в новую рубашонку и сам пошёл с радостной вестью к тиуну.

Вся волость сбежалась поглазеть на чудо, сотворённое рубленником.

Как только к навесу на богато убранном аргамаке прискакал Микола Петрович, Выводков снял с городка рогожи.

Боярин поражённо отступил.

То, что он увидел, превзошло все его ожидания.

Обширная площадка, усыпанная белоснежным песком, была обнесена каменною стеною. Трое ворот в Ивашкин рост обратились на восход, полдень и полночь. Полунощные ворота были окованы расписными листами железа, и на самом верху, на площадке, лежали, задумчиво уставившись в землю, игрушечные львы. Над львами, на тоненькой жёрдочке, распростёр крылья орёл. По остриям трёх главных построек расположились выточенные из берёзы молодые соколята.

Ивашка шмыгнул в ворота, поманив к себе князя. Василий испуганно покосился на господаря и прикрикнул на сына.

Замятин снисходительно усмехнулся.

— А не иначе, ходить и отродью твоему в розмыслах! И строго:

— Сказывай, что к чему!

Рубленник важно откашлялся и ткнул пальцем в потешные палаты.

— Отсель, господарь, переход идёт к полудне-восходнему углу. Яз перед избой и палатой поставил хоромины с клетью вровень с землёй.

Ивашка возмущённо цокнул язычком. Тиун погрозился кнутовищем.

— Ну ты! Не дюже!

Но это ещё больше возбудило мальчика.

— Бахвалится тятька! Ей-пра, провалиться вам здесь, бахвалится!

И, кривляясь:

— Яз, яз! Ишь ведь, скорый какой! А не мы-з ли с тобой?!

Князь расхохотался.

— Домелешься, покель языка недосчитаешься своего.

Воодушевляясь всё более, рубленник стал рядом с боярином.

— А за хороминами и клетью к тому стены срублены ниже, чтобы солнцу вольготнее было… Отомкни-ка погреб, Ивашенька! А у полунощной стороны хлебни да мыльни поставлены, а на них — сараи.

Спекулатарь не сдержался и вслух похвалил работу:

— Тако прорезал сарай, чисто тебе из листвы.

Скрывшийся в погребке Ивашка выполз с деревянным, коньком в руке и взобрался на четырёхугольный, схожий со столом, помост.

— Эвона, како, боярин, в седло то садиться пригоже!

Присвистнув, он прыгнул на конька.

В тот же день Микола Петрович позволил Клаше переселиться к мужу.

— Сволоку яз городок тот на царёв двор, — объявил Замятня Тыну. — Авось на таком гостинце не станет гневаться.

Несмотря на уговоры соседа остаться дома и не показываться на глаза великому князю, боярин начал сборы в дорогу и перед отъездом устроил пир.

Подвыпивший князь Шереметев пристал к хозяину с просьбой продать ему рубленника. Сабуров слушал с высокомерной усмешкой, ёжил щетинку на лбу и отмалчивался.

Взбешённый гость, чтобы чем-нибудь разрядить гнев, вдруг вскочил и опрокинул на голову хихикавшему ехидно Тыну корец вина.

— Не зря ты, Петрович, и на Москву охоч! То-то, глазею, со смердами побратался!

Пошатываясь, он направился к двери.

— А ты бы не гневался. Придёт срок, авось и пожалую тебя рубленником по-суседски.

Шереметев обдал хозяина уничтожающим взглядом.