Иван Грозный

Иван с видом победителя встал из-за столика.

— А и скука же, Годунов, с тобой, несмышлёным!

И приложился лбом к цветному стеклу окна.

Из-за церкви Рождества Богородицы к постельной избе, оживлённо беседуя, шли два человека.

— Малюта жалует, — вполголоса сообщил Иван и благодушно ухмыльнулся. — Видать, Богом дано батюшке с первого взгляда добрых людей примечать. Доподлинно, верный холоп сей Скуратов!

Неподвижные дозорные встрепенулись от скрипа сенных дверей.

Малюта пропустил вперёд собеседника и, деловито поглаживая рыжую бороду, уверенно постучался в терем.

— Спаси Бог хозяина доброго!

— Дай Бог здравия гостям желанным! — громко отозвался Борис.

Малюта переступил через порог; за ним, переваливаясь на коротких кривых ногах, ввалился его спутник. Едва сдерживая смех, царевич уставился на кривоногого.

— Добро пожаловать, Бекбулатович[157]!

Он первый поклонился гостю. Растерявшийся от такой редкой милости, Бекбулатович бухнулся в ноги, потом поднял безбородое лицо своё к образам и зашептал торопливо молитву. Узенькие щёлочки раскосых глаз восторженно остановились на золотых, в сапфировой росписи ризах.

— Множество денег заплатили за Бога, — с чувством выдохнул он и оскалил два ряда редких зубов с выдающимися, как у волка, клыками.

Шум голосов разбудил Фёдора. Он готов был уже рассердиться, но вдруг вскочил с постели и прыгнул на Катырева.

Боярин осоловело захлопал глазами:

— Кое ещё ожерелье?! Не воровал яз того ожерелья!

— Всё бы тебе ожерелья да казна золотая, жаднущий! Протри ты зенки! Гости к нам понаехали!

Не дав опомниться сонному, царевич удобно устроился на его спине.

— Вези, серый волк, меня, царевича, за синие моря кипучие, за зелёные леса дремучие, к хану любезному касимовскому да к Симеонушке Бекбулатовичу ко татарину!

Встряхиваясь и пофыркивая, Катырев сделал круг по терему и открыл головой дверь к Ивану.

Радостно улыбаясь, Фёдор привычным жестом подставил хану руку для поцелуя.

Малюта снял царевича с боярской спины и, как ребёнка, усадил на лавку подле себя.

— Гостинец тебе из Касимова.

Бекбулатович таинственно подмигнул.

— Царь меня любит, яз царя примолвляю. Царь меня серебряной саблей пожаловал, мы царю привезли… — Он растопырил пальцы и загнул мизинец. — Царю шёлку персидского да бочку кумыса. Тебе, Иван Иоаннович, — аргамака, горячего, како вино двойное боярское (щёлочки его глаз совсем закрылись в масленой улыбочке) да ещё… — И, загибая один за другим два пальца, выпалил: — Любишь девушек крымских?

Заметив, как Борис неодобрительно покачал головой и показал в сторону Фёдора, Симеон недоуменно оттопырил верхнюю рассечённую губу.

Иван весело потёр руки.

— Вот то гостинец! Ужо к ночи ты, Малюта, приволоки через Занеглинье в подземный терем гостинец тот — поглазеть.

— А тебе, Фёдор Иоаннович, — продолжал успокоенный хан, — сдобыли мы бахаря[158].

Фёдор вскочил с лавки и, взвизгнув, изо всех сил шлёпнул ладонью по спине Катырева.

— Абие волю бахаря!

Иван погрозился.

— Терем поганить холопем!

Но брат поглядел на него с такою робкою и заискивающей улыбкою, что он махнул рукой и уступал.

Взобравшись на спину боярина, Фёдор хлестнул кнутом и исчез в тёмных сенях.

* * *

Сухой, как посох Грозного, стоял, приткнувшись к стене в тереме Фёдора, бахарь. Широкая борода его закрывала грудь измятым и выцветшим лопухом; зрачки глаз то широко раздавались, точно серые мушки, попавшие в застывшую жижицу мёда, то сжимались тупыми и ржавыми булавочными головками, а сомкнутые губы равномерно пузырились и проваливались в беспрестанном почавкивании и жвачке.

Царевич взобрался на постель, подобрал под себя ноги и приготовился слушать.

Катырев, улучив минуту, поклёвывал носом в своём углу.

— Сказывай, странничек!

Бахарь поправил верёвочную опояску и перекрестился.

— Про что волишь слушать, херувим?

Фёдор потёр пальцем висок и зажмурился.

— Любы мне сказы про татарву некрещёную.

И указал бахарю на лавочку подле постели:

— Садись.

Жёлтое лицо старика вытянулось; на нём, просвечиваясь, выступили паутинные жилки.

— Избави, царевич! Нешто слыхано слухом, чтоб смерду сиживать подле царских кровей?!

Он оторвался от стены и припал к руке царевича.

Катырев булькнул горлом, промычал что-то под нос и смачно всхрапнул.

Фёдор потихонечку взял подушку и, прицелившись, бросил её в лицо боярина.

— Нынче же батюшке челом буду бить на тебя! Опостылел ты мне: то со звонницы низвергаешься, нам на страхи великие, то дрыхнешь, яко пёс в старости!

Катырев нащупал подушку и, не просыпаясь, с наслаждением ткнулся в неё щекой.

— А ты, странничек, сказывай. На тебя яз не гневаюсь.

Бахарь склонил послушно голову на плечо.