Иван Грозный

Закованный в железы, больше месяца томился в темнице Василий. Пройденная жизнь казалась ему тяжёлым ненужным сном, от которого не только не страшно, но радостно пробудиться в чёрное небытие.

Лишь воспоминания об Ивашке вызывали в нём жестокие страдания и жажду жизни.

«Грянуть бы в Дикое поле да вырвать сироту из неволи!» — вспыхивало вдруг жгучим огнём в мозгу и заливало всё существо негодованием.

Ещё вспоминались в иные минуты мастерская в Кремле, груды незаконченных чертежей, наброски особного двора, который хотел он поставить для Иоанна, и долгие беседы с учителем-немцем.

Но всё это казалось таким далёким, что походило скорее на сон, чем на явь, и потому не вызывало ни радости, ни тоски.

За Выводковым пришли неожиданно среди ночи.

«Пытать», — сообразил узник и зло ощерился на дозорного.

Вдруг багряный свет факела озарил вынырнувшего из мрака Ондреича.

— Воля, Василий!

Розмысл обмер от неожиданности, но тут же с горечью поглядел на подьячего.

— И ты измываешься! Аль и впрямь не бывает другов у человека?

Ондреич не ответил и спрятался за спину дозорного. Узника привели к окольничему и там объявили:

— Царь прознал от подьячего Ондреича, что князь-бояре окстили времена нынешние царством антихриста. А и зело возвеселился преславный царь, егда прознал, како взыграло сердце твоё лютым гневом противу тех господарей. И пожаловал тебя государь волею да царским челомканьем.

Окольничий откашлялся, вытер насухо рукавом губы и троекратно облобызал Василия.

— А и наказал тебе, Василий Григорьевич (он особенно подчеркнул «вич»), преславной государь со всеми тако творить, кои возмутятся дням новым!

И с низким поклоном:

— А ещё волит царь спослать тебя к тому князь-боярину Горенскому опрос чинить нелицеприятный.

С первыми лучами солнца Выводков поскакал в вотчину Горенского.

Князь заперся в хоромах и не допустил к себе розмысла.

Стрельцы осадили усадьбу.

— Не пустишь — зелейную казну подведу под хоромины, — пригрозил Василий через тиуна.

Горенский выслал розмыслу пёсью голову и метлу.

— Слыхивали мы: тем жалованьем пожаловал царь псов кромешных своих, а и господарь мой тебе, псу, тое же жалованье пожаловал, — поклонился в пояс тиун.

Пушкари поскакали за зелейной казной.

Когда подкоп был готов, розмысл в последний раз предложил осаждённому сдаться. Не дождавшись ответа, он разогнал из усадьбы холопей и взорвал хоромы.

Запыхавшийся тиун нашёл Василия в ближайшей деревеньке и раболепно упал ему в ноги.

— Сбег! Подземельем ушёл князь-боярин!

Стрельцы и ратники обложили лес.

Горенского нашли в яме под кучей листьев и хвороста.

— А не пожалуешь ли ответ держать по опросу? — помахал розмысл плетью перед перекошенным лицом пойманного.

— Не ответчики бояре перед псами смердящими!

Прежде чем Василий успел что-либо сообразить, один из отряда полоснул князя ножом по горлу.

В тот же день отряд двинулся в путь, на Москву. Впереди поскакал гонец с докладом царю о суде над Горенским.

Не доезжая Мурома, Выводкова встретил дьяк Висковатый.

— Поклон тебе от всех опришных людей. — И, поклонившись, торжественно поднял руку. — А учинити у себя государю в опришнине едину тысящу детей боярских, дворян, дворовых и городовых, лутших слуг, и поместья им подавал в тех городах, которые города поймал в опришнину, не далее како на семьдесят вёрст от Москвы. А вотчинников и помещиков, которым не быти в опришнине, велел из тех городов вывезти и подавати им землю в иных городах. А теми же милостями, что и тыщу человек, наградил ещё царь двадцать восемь бояр да колико окольничих. А вкупе тех опришных людей — одна тыща семьдесят восемь.

Он передохнул и, подражая возгласу архидиаконскому, провозгласил:

— А в тех списках опришных записано моею дланью: и розмысл царя Иоанна Васильевича — Василий Григорьевич, дворянин московской, Выводков!

Ондреич исподлобья поглядывал на друга и смахивал рукавом набегавшие на глаза умильные слёзы.

— Дозволь и мне облобызать тебя, друг, — принял он в свои объятия Выводкова, едва замолчал дьяк.

Растроганный розмысл горячо поцеловал Ондреича.

— Не ты бы, клевали б ныне меня лихие вороны. Друг ты мне до скончания живота.

Висковатый вскочил на коня.

— Яз на Москву, а ты, Григорьевич, с сим пушкарём путь держи на усадьбу свою. А пир отпируешь, обрядись по чину опришному и жалуй к царю. Тако волит преславной!

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Собрав своих холопей, Василий разделил всю землю по душам и ускакал на Москву. Людишки повесили головы.

— Замыслил господарь потеху нам на погибель. Не миновать лиху быть!

Однако они принялись усердно за полевые работы.

С первых же дней их поразило то, что спекулатари не только не дерутся, но и не бранятся. Такое отношение людей, приставляемых исключительно для расправы, повергло их ещё в большее уныние и заставило опасливо насторожиться.

— То неспроста! Ужо придумал розмысл забавушку на нашу кручину!

Временами Выводков наезжал в своё поместье. По привычке деревенька встречала его хлебом-солью и земными поклонами.

Василий возмущался, сам отвешивал поклон за поклоном и не знал, куда девать себя от стыда.