Иван Грозный

Ко второй половине царствования Грозного, к эпохе опричнины, Литовско-шведской войны и строительства на Украине, относятся виднейшие литературные упражнения Грозного. Разумеем «зело пространное» послание его в ответ на первое письмо Курбского (1564 г.), завещание 1572 года, послание в Кириллов монастырь (1573 г.), письма и официальные грамоты, написанные по-видимому самим царем (грамоты шведскому королю Иоанну и Баторию, письмо В. Г. Грязному и т. д.). Два признака характеризуют литературную манеру Грозного. Во-первых, он необыкновенно многоречив и склонен собственную щедрость в излитии словес усугублять цитатами из прочитанных им книг («паремьями целыми и посланьми», по выражению Курбского), Во-вторых, он очень любит все виды насмешки — от добродушной по виду иронии до злейшего сарказма, любит милостиво издеваться над своими корреспондентами, кстати и некстати вводя шутовской элемент в серьезную речь. Нам нет нужды останавливаться на разборе всех этих произведений Грозного, так как они много раз оценивались нашими историками и пользуются большой известностью. Но необходимо для нашей цели отметить, что, как бы ни ценить литературные свойства этих писаний, они свидетельствуют о том, что их автор сохранил умственные силы до последних своих лет, что писания Грозного отнюдь не могут почитаться бредом умалишенного или вздором глупого человека. В них всегда есть определенная тема, логически развиваемая; есть последовательность мысли и определенность чувств; вообще есть смысл и остроумие. Но вместе с тем эти произведения заключают в себе ценный материал для определения тех настроений, какие владели Грозным в наиболее решительные моменты его жизни. Не раз выше мы отмечали, что Грозный питал страх перед своей «избранной радой». По-видимому это было искреннее и глубокое чувство, Грозный верил, что он был во власти своих советников, что их «собацкое собрание» распоряжалось всеми делами, оставив ему только честь «председания и царствия», что его семье и ему самому грозила опасность от «лукавых рабов» и руководившего ими «попа». Когда, наконец, он превозмог этот страх и решился разогнать опасное «собрание», он впал в другое малодушие. Ему казалось, что разрыв с прежними любимцами повел их к «измене» и злоумышлениям против него. На деле не они, а он нападал и гнал противных ему и подозрительных людей; ему же казалось, что нападали они, а он вынужден был «за себя стать» и защищаться. Это настроение страха и необходимости самообороны проникает все «широковещательное и многошумное писание» его к Курбскому. Учреждение опричнины было, с точки зрения царя, необходимым актом самообороны. И, свирепствуя над «изменниками», он сохранял то же настроение угнетенного и пребывающего в опасности человека. Его завещание 1572 года ясно отражает это состояние духа. Властно распоряжаясь своей «казной» и всем «своим царством Русским», Грозный в то же время представлял себя гонимым человеком: «изгнан есмь от боярь, своевольства их ради, от своего достояния и скитаюся по странам», писал он. Под «своим достоянием» разумел он столицу, а под «странами» те места, где живал со своим двором. В позднейшей духовной 1582 года, которая до нас не дошла, это странное место читалось иначе. Видевшие завещание 1582 года люди XVIII века свидетельствуют, что в нем царь «яснее о сем говорит и мстить запрещает; скитание свое именует, что изволил жить в городе Старице, а более в Александровской слободе». Но и в этой, менее странной редакции речь «изгнанного от бояр» тирана кажется нам чем-то психически ненормальным. Впечатление усиливается той последовательностью, с какой Грозный представляет себя и своих детей в обстановке изгнания и угнетения. «А будет Бог помилует и государство свое доступите и на нем утвердитеся», говорит он детям: «и аз благословляю вас»; или в другом месте: «а докудова вас бог помилует, свободит от бед, и вы ничем не разделяйтесь». Даже в известном послании в Кириллов монастырь, которое все полно обличениями монахов, проглядывает то же настроение человека, находящегося в опасности. Третья женитьба Грозного на Марфе Собакиной принесла гибель многим из ее родни. Поминая в послании постриженного в монахи дядю этой царицы Варлаама Собакина, Грозный говорит, что «Варлаамовы племянники хотели было меня и с детьми чародейством извести, но бог меня от них укрыл: их злодейство объявилося, а потому и сталося» (то есть, сталася их казнь). О заговоре и покушении Собакиных наГрозного, история не знает, и только сам Грозный обнаруживает эту, по-видимому, мнимую опасность для него со стороны несчастной семьи[17]

.